Уильям Фолкнер — цитаты из книг автора

Они отлично понимают, что письма годятся лишь на то, чтобы служить мостками, соединяющими интервалы между поступками.

Видите ли, человек не оставляет по себе почти никаких следов. Рождаешься на свет, пытаешься что-то делать, сам не зная почему, но все равно продолжаешь свои попытки; родившись одновременно со множеством других людей, ты связан с ними, и потому, пытаясь двинуть рукой или ногой, ты как бы дергаешь за веревочки, но веревочки привязаны к рукам и ногам всех остальных, и все они тоже пытаются за них дергать и тоже не знают почему, знают только, что все веревочки перепутались и мешают друг другу, все равно как если бы пять или шесть человек пытались соткать ковер на одном ткацком станке, причем каждый хотел бы вплести в него свой собственный узор, но ты знаешь, что это не имеет никакого значения иначе те, кто сотворил этот станок, устроили бы все гораздо лучше, и все же это не может не иметь значения — ведь ты продолжаешь свои попытки, во всяком случае должен их продолжать, а потом вдруг оказывается, что все кончено, и от тебя осталась всего лишь каменная глыба, на которой что-то нацарапано если, конечно, кто-нибудь удосужился этот мрамор поставить и что-то на нем нацарапать, и вот на него льет дождь и светит солнце, и вскоре никто уже не помнит ни имени, ни что эти царапины означают, и это тоже не имеет значения.

Богатство — ничто перед лицом Господа, потому что Он видит сердце.

… Мой собственный опыт, приобретённый между 1942 и 1945 годами, меня научил, что военное начальство ничего не теряет, оно только может где-нибудь вас заживо похоронить.

Из всех ваших несчастий и всего вашего отчаяния выйдет группа японских писателей, о которых заговорит мир, ибо писать они будут не о правде Японии, а о всеобщей правде.

Никто, кроме меня, не знал, о чем и как я пишу. Сам я всегда знал: хорошо и точно я написал или нет. Никто другой не смог бы этого сказать. Если я считал, что получилось хорошо, мне было совершенно все равно, кто что мог подумать.

Мисс Дженни сказала, что она слишком стара, чтобы ставить под угрозу вечное блаженство, гоняя в церковь со скоростью пятьдесят миль в час, что грехов у нее уже столько, сколько она может позволить себе при нормальном образе жизни, и к тому же она должна еще как-то водворить на небеса и душу старого Баярда, особенно теперь, когда они с молодым Баярдом носятся по округе, ежедневно рискуя сломать себе шею. О душе молодого Баярда мисс Дженни не беспокоилась — у него души не было.

Прошлое фактически не существует как некое «было», оно перешло в «есть».

Она зажгла свет, разделась, взяла в постель книгу и снова решительно подавила свои мысли — так человек держит под водою щенка, пока тот не перестанет биться.

Опять-таки чему нас учит воспитание: для рта можно найти лучшее употребление, чем всякими оскорбительностями плеваться.

Механизм общественной демократии в явном непорядке: скрипит и грохочет. Но пока мы не найдем ничего лучшего, сойдет и демократия, поскольку человек крепче, сильнее, выносливей, чем все его ошибки и заблуждения.

Человек — создание прочное и ничто — ничто на свете: ни войны, ни горе, ни безнадежность, ни отчаянье — не может продержаться столько, сколько может продержаться человек; и человек всегда будет выше своей боли, стоит ему лишь сделать усилие, сделать над собой усилие и поверить в человека, его надежду и не искать какую-нибудь опору, а стоять на своих собственных ногах, поверить в свои собственные силы и выдержку.

Книги, которые я читаю, я читаю уже много лет. Ветхий завет, Диккенса, Флобера, Бальзака, Достоевского, Толстого, Шекспира. Это старые друзья.

Тяжелая жизнь у женщин, верно. У некоторых. Моя мама, скажу, умерла на восьмом десятке. Работала каждый день, в дождь и в вёдро, ни дня не хворала с тех пор, как родила последнего — а потом вроде огляделась вокруг, пошла, взяла ночную рубашку с кружевом, сорок пять лет пролежавшую в сундуке и ненадёванную, надела, легла на кровать, натянула одеяло и глаза закрыла. «Вам теперь за отцом ухаживать.  — сказала.  — Старайтесь. Устала я».