Мне не хочется быть твоей очередной скукой.
Её собственный план под названием «стереть его из памяти» буксовал.
Это женщина выбирает мужчину, который её выбирает.
Любовь — это больше, чем простой поцелуй, это больше, чем простое слияние тел. Любовь — это больше…
— А у тебя что кончилось? — спросил он.
— Любовь у меня кончилась, а я пытаюсь понять почему... — сказала она тихо, подворачивая слишком длинные рукава мужской рубашки, и сама удивилась своей откровенности.
— Любовь? Это какая, когда держатся за руки? Нельзя всю жизнь держаться за руки, потому что рано или поздно руки затекут. Такая любовь всегда кончается, — сказал он, спрыгивая на песок. — Когда-нибудь да кончится. По-другому не бывает, иначе мы все поумирали бы. Но важнее любви то, что остается после нее.
То, что мы любим теперь кого-то другого, не означает, что мы должны сжечь все любовные письма, оставшиеся нам от прошлого...
Он встал, уступая мне место. В пустом трамвае.
На бумаге. В конвертах, края которых увлажнены моей слюной, с криво приклеенной маркой, за которой пришлось отстоять в очереди на почте, с нормальным адресом, в котором есть улица и номер дома, а не с идиотским названием какого-то сервера. Это будут настоящие письма, к которым в порыве нежности можно прикоснуться губами, а в приступе злобы порвать их в клочки, в страшном секрете поспешно спрятать ото всех в запираемом на ключ металлическом ящике в подвале или носить с собой и обращаться к ним, когда одолеет грусть и ускользает надежда. Самые настоящие письма, которые в крайнем случае можно просто сжечь. А если не сжечь, то через много лет открыть их заново. Ведь у старых писем есть одно неоспоримое преимущество: на них не надо отвечать.
В снах мы контактируем с той частью сознания, которая причиняет боль.
В этой постели спит только она. Пока. Когда-нибудь, может, появится кто-нибудь стоящий и она застелит её для них обоих. Но это когда-нибудь...