— Чего тебе?
— Мне бы обнажённого Джорджа Клуни, но...

Свой опыт всегда лучше чужого.

— Значит ради удовольствия ты читаешь...
— Женское чтиво. Ну где женщина находит в себе силы бросить мужа-деспота и обретает счастье с художником, способным плакать и трахаться как зверь.
— Эмм... Порнуху?
— Порнуху, да.

— Я говорю «нет» этому эксперименту.
— Я понял это, когда вы повторили «нет» семь раз подряд.

— Я думал, женщины любят, когда за них дерутся.
— «Женщины» — недопустимое обобщение.

У неё есть свойство превращать обычных, спокойных людей во взрывающиеся от ярости бочки.

— Запыхались, мистер Фишер?
— Нет, я просто рад, что дышу. Ведь не знаешь, когда лишишься этой роскоши.

— Эй, попридержи коней. Сначала нужно добыть улики, а потом уже страдать паранойей.
— Сойдёт. Главное, чтоб можно было паранойей пострадать.

— Мой парень думает — это странно, что мне нравится этим заниматься [стоя над трупом]. А я думаю, странно, что он обожает аккордеоны.
— Я на твоей стороне!

— Что я говорила?
— Нам нельзя находиться в одном помещении без присмотра.
— Почему?
— Потому что у нас хватило ума выстрелить из пушки.
— И?
— Ты же здесь. Получается, что мы под присмотром?... Пока.

— Он считает, что живёт в величайшей стране мира.
— Величайшая — не значит идеальная.

— Как ты себя чувствуешь?
— Как будто меня отравила отрезанная голова, полная гипсовой пыли.

— Что насчёт жертвы?
— Всё очевидно. Он замерз, восходя на Эверест, в него попал метеорит и сбросил на стоянку в двух мусорных мешках.
— Да, очевидно, конечно.
— Это лишь начало.

— Под желатиновой массой вы имели в виду салат оливье?
— «Желатиновая масса» звучит солиднее.

Мы все в цепочке, дружок, и я — её часть. Только не звено, а большой красивый замок.

— Мы все знали, что она виновна, и в глубине души верили, что в справедливом мире она заплатит за свои преступления.
— Для этого нужен справедливый мир.