В мире не хватит ромашкового чая, чтобы успокоить ярость в моей груди.
Грызи гранит науки, а не глотку своему ближнему, если уж хочется что-то грызть.
Мы все вскипаем при разной температуре.
(У каждого человека своя точка кипения.)
Удивительно, правда? Быть до того редкостно скучным, до того бесповоротно бездарным, что от твоих слов ни смешка, ни слезинки, ни обиды, ни ярости.
Он никогда не повышал голоса. Это было ужаснее всего — ярость Властелина Времени. И мы поняли, почему Доктор, Доктор, который дрался с богами и демонами, убежал от нас и спрятался. Он щадил нас.
Он заковал моего отца в цепи, закаленные в печи гнома.
Он заставил мать вечно смотреть на взрывающуюся галактику. Заточил ее в ней навечно.
Он до сих пор навещает мою сестру раз в год. Каждый год. Возможно, когда-нибудь он простит ее, но пока она там. Видите ее? Она в заточении в зеркале. В каждом зеркале. Вы когда-нибудь глядя на свое отражение, краем глаза замечали какое-то движение за спиной? Это она.
А меня подвесили во времени. Доктор заставил меня работать — защищать поля Англии. Мы хотели жить вечно. Доктор сделал так, чтобы мы жили вечно.
Гадостный мир! Самое скверное в нём — это я! Господи, почему я не мужчина? Почему я не дура? Вот ты, ты глупее меня, не намного, но все-таки, а волен резвиться, пока не наскучит, а потом переменить обстановку и снова резвиться, волен развлекаться с девушками, не запутываясь в сети эмоций, волен думать всё, что угодно, и никто тебя не осудит. А я — ума у меня хоть отбавляй, но я прикована к тонущему кораблю неотвратимого замужества. А за кого? Для большинства мужчин я слишком умна, а между тем, чтобы привлечь их внимание, вынуждена спускаться до их уровня, тогда они хоть получают удовольствие, могут отнестись ко мне покровительственно.
Заглянув в душу большинства из нас, ты увидишь мерзость, разрывающую на части яростнее самого свирепого хищника.
Хотите видеть безудержную, первозданную ярость в чистом виде, пожалуйста, стоит только довести до белого каления убежденного гуманиста.
Ты умеешь ненавидеть, но не поддаёшься ярости.
А ещё...
Но разве ж то люди? Никто не поверит
При встрече с одетым в мундиры зверьем.
Они и едят не как люди – как звери,
Парную свинину глотая сырьем.
Горят города на пути этих полчищ,
Разрушены села, потоптана рожь.
И всюду поспешно и жадно, по-волчьи
Творят эти люди разбой и грабеж.
Но разве ж то люди? Никто не поверит
При встрече с одетым в мундиры зверьем.
Они и едят не как люди – как звери,
Парную свинину глотая сырьем.
У них и повадка совсем не людская.
Скажите, способен ли кто из людей
Пытать старика, на веревке таская,
Насиловать мать на глазах у детей?
Вы чтите войну... Но и в деле кровавом
Сложились за сотни и тысячи лет
Людские понятия чести и славы,
Обычай, закон. – Ничего у вас нет.
Вышло в печать // «Известия» № 219 (7595) от 16.09.1941 г.