— Луи, когда-нибудь ты поймешь, что есть вещи куда более важные, чем деньги...
— Да, но сами эти вещи стоят кучу денег.

Мой папа — гений. Он может взять машину, которая почти не ездит, и сделать из нее машину, которая не ездит совсем.

У нас система: он меня тащит, а я — тащусь.

— Пап, ты чего так рано вернулся?
— А ты что, мою биографию пишешь?
— Будет бестселлер...

— …Ты, конечно, можешь назвать меня дураком…
— Дурак!

— Так, чисто из интереса, сколько предлагали за рэмблер?
— 5000 долларов.
— ЧТО?!!
— Пап, но ты же его любишь!
— Знаешь, сынок, твою маму я тоже люблю, но 5000 долларов...

— Ты что, знаком с президентом?
— ... Если не веришь, тут я и Айк, как я его называл. [Достает и показывает Луи фотографию]
— А ты где, пап?
— Да ты что, совсем ослеп? Видишь вон ту руку, за спиной третьего слева, от того парня, который справа за его кейсом.

— Пап, мне нужно выйти.
— Терпи! На войне мне приходилось терпеть по четверо суток...

— Привет, как дела?
— Дела! Дела! Какие дела! Я строю бомбоубежище!

— Пап, а когда ты заканчиваешь?
— Вот когда у тебя ноги будто приросли к полу, а из спины будто вырвали позвоночник и твоя голова шумит будто оркестр.
— Тогда заканчиваешь?
— Нет, это значит работать ещё час.

Верно, мне нужно было симпровизировать. Будем откровенны: в импровизации нет ничего сложного. Просто лепишь все подряд.

— Андерсон! Бита должна остаться в руках, а лететь в поле должен мяч!!
— Какие тонкости...
— 3 круга!

— Пап, макароны зеленые, они же с плесенью.
— В наше время все было зеленое: зеленые макароны, зеленый лук...
— Лук и так зеленый.
— Это сейчас, а начиналось все с нас...

Это же коридор контузии! Тут еще ни один ребенок не ездил кроме Глен-Глена! А он явно контуженый...

— Сент-Луис сороковых годов...
— А мама сказала Чикаго!
— Ну а какая разница? Был жуткий зимний вечер...
— А мама сказала — лето!
— И через полгода мы поженились... Никогда не забуду этот день — 28 февраля!
— А мама сказала — 27!
— Откуда она знает, она что там была??

— Собаки линяют.
— Папа тоже линяет.