Если все рухнуло — спой панихиду, начни сначала,
Ластиком мягким погрешности подотри.
Видишь, ведь то, что раньше тебя практически убивало,
Сегодня покорной псиной сидит у твоей двери.
Неподдельно от боли воя в пустынных просторах комнат,
Стережем одиночество. Свято храним, как зеницу ока,
Пока где-то нас ждут, пока где-то нас все же помнят -
Нам гордыня не даст проорать, как же дико нам одиноко.
Я остаюсь. Уже почти весна.
Уже почти летят обратно птицы…
Уже почти не хочется напиться.
Уговорили. Остаюсь. Одна.
Я остаюсь. Не перечеркиваю дни,
Спокойно передариваю ночи.
Идешь? Иди. Уходишь — ну, как хочешь,
По сути все мы одиноки и одни.
Я не больна. Я просто молчалива.
Я много говорю для тех, кто слышит.
И много значу. Но для тех, кто дышит,
А не для тех, кто выдыхает торопливо.
Разум проводит кастинг, сердце играет в прятки,
А в перерывах смотрит, что подгоняет разум.
Хитрым порой бывает, разуму носит взятки,
Тот не берет. И злится. И хочет прибить, заразу.
Разум же твердо знает, что нам в итоге нужно,
Сердце... Да что там сердце: трепетно, вероломно...
Вот не живется этим, черт бы побрал их, дружно!
Разум сопит от злости, сердце вздыхает томно.
Тебе просто везет на хороших и сильных женщин.
Ну а им, к сожалению, на мужчин не везет совсем.
Тот, который меня бережет
Не нажмет на курок безжалостно…
За стежком вышиваю стежок —
Не молчи на меня, пожалуйста…
Не придумывает причин,
Не приходит ко мне из жалости,
Не считает моих мужчин…
Не молчи на меня, пожалуйста…
Слышит суть моих стройных фраз,
Знает, чем моя жизнь исколота…
Но дает мне лишь соль из глаз,
И молчание в виде золота…
Нереально сшить платье и ни разу не исколоться,
Этот мир не поймешь, об него не разбив нутро.
Не изведав дна, не познав глубины колодца,
Не сумеешь веревку вымерять и прикрутить ведро.
Лужи растопят лед, не иначе. Иначе и быть не может.
Все телевизоры вдруг замолчат, и мы станем петь,
Людит очнутся, и копья с щитами в сторонку сложат,
Крыля расправят и сделают шаг, и покинут клеть.
Знаешь, законов много, и много правил.
Чтобы подняться к вершинам, спокойно достигнув дна
Просто живи. Так живи, чтобы следом никто не правил,
Не проиграй свою главную битву. Она одна.
Мальчик приходит домой, расшнуровывает ботинки
Чуть задевает светильник нестриженой головой,
Вспархивают над абажуром оранжевым крошечные пылинки,
Мальчик принес с собой сыр, колбасу, Playboy.
Фоном на кухне включает телек, ставит на плитку чайник,
Тишь непривычную прочь изгоняя, как едкий дым.
Тишь до сих пор ему кажется страшной, чужой, случайной,
Не привыкает к ней, хоть и живет много лет один.
Можно бы было жениться, когда был в цене и спросе,
Но не срослось, не слюбилось, судьба не скрестила и не свела...
Входишь домой, тишина, пустота, и никто не спросит,
Где ты так долго, и с кем, и зачем, и вообще — как твои дела.
Так и сидит, дым пуская по кухне, на кромке ночи...
И, говорит вдруг скороговоркой, обнявши себя за плечи:
— Я поел, на работе завал, я замерз и скучаю очень... -
Говорит, говорит, говорит... И становится как-то легче.
- 1
- 2