— Так вот, Богдан. У них в их священном писании так и сказано, как Саид сегодня верещал: кто иной веры — тот и не человек вовсе. Меж собой они честные да манерные, а вот иноверца обмануть, убить, или еще чего подлое учинить — у них и не грех вовсе, все их богом прощается. Но это на одной странице. Перелистни их писание чуть дальше — будут там слова о милости, смирении да честности. На все случаи жизни книжка: и на подлость оправдания найдутся, и на честность благословления.
— Так а как же сами они с такой кашей в голове живут?
— Знаешь Богдан... — Угоняй закурил — а я не знаю. Вот не знаю, и все. Никто и никогда не сможет быть уверен, что правильно объяснит нам, отчего честный становится подлым, радушный — убийцей, человек — нелюдью. Знаю только, что это — сплошь и рядом. И знаю, что нельзя на бесчеловечность глаза закрывать. Иначе до того момента дозакрываешься, когда бесчеловечность тебе эти самые глазки ножиком выковыряет. А еще точно знаю, что не нация, не вера определяет людское скотство, а одни только человеческие поступки. Беда лишь в том, что иногда самые гнусности та или иная группа людей объявляет эталоном своей веры или главными национальными чертами. Оппозицию вырезают, а терпилы и не то стерпят. Быть может и у ЭТИХ с самого начала в почете были честь, милость и доблесть, да кто его знает, где наперекосяк все пошло.
Угоняй помолчал, собираясь мыслями, и закончил:
— Я так думаю, боец. Быть честным, милостивым, доблестным — для низкой души это накладно и тяжело: удовольствиями жертвовать приходится, крысиной выгодой да безнаказанностью. Почета за праведность мало, выгоды — вообще никакой. Вот и думает всякая сволота, что для бога своего равноценно будет, если, вместо личной доблести да чести, просто инакомыслящих убивать. Это же проще, хоть и бесчестно. Проще да почетнее. И удовольствием своим крысиным жертвовать не нужно. Так через людскую халяву и скотинеют. И народы и веры. А так все или не так — уж не могу тебе, Богдан сказать.