— Я предупреждаю вас, — едва слышным шёпотом произнёс он. — Если я не буду смотреть на ноги, я все сделаю неправильно. Я знаю, так и будет.
— Так делайте неправильно.
— Что?
Он звучал удивлённо. Даже сконфуженно.
— Это и есть танец. С одной стороны, дело в том, чтобы ставить ноги в нужное время в нужное место. С другой — в том, что ты чувствуешь, в игнорировании правильного и неправильного, в том, чтобы забыть, куда нужно ставить ноги, поддаться ритму. И вдруг случайно обнаружить, что ты всё равно ставишь их в нужное место в нужное время.

— Так как тебя зовут?
— Обычно меня зовут Доктором.
— Но это не имя.
— Нет. Это тайна.
Казалось, что он больше не будет об этом говорить, но он передумал.
— Эх, почему нет?
И он сказал ей.
Она громко рассмеялась.
— Что, правда?
Он кивнул немного стыдливо.
— Я говорю всем, что оно слишком длинное и труднопроизносимое. Обычно они замолкают.

Бекки нравились дни рожденья. Дело было не в подарках — хотя их весело было распаковывать, содержимое обычно показывало, что мама всё ещё считает её ребёнком. Нет, особенным было то, что в этот день мама не могла пилить её, не могла перекладывать на неё обязанности по дому, не могла ругаться из-за поздних подъёмов и прогулок после наступления темноты. Один день в году её мать любила притворяться, что дочь — её близкий друг, что они ни разу не ссорились.

Она танцевала. Она покачивала головой в такт с музыкой в ней, которая была лучше предложенной, она раскачивалась, подпрыгивала и вращалась. Это должно было выглядеть нелепо. Но не выглядело. В этом была радость, бессознательная любовь к движению, к возможностям тела, к формам, которые оно может принимать. Понимание того, что она ещё достаточно юна, чтобы это сошло ей с рук, наивность, которая не осознавала того, что так будет не всегда. Она танцевала и смеялась, смеялась и танцевала. И, наконец, упала от усталости, все ещё смеясь.