— Погоди, я ещё писа́ть начну. Мелькает что-то... Он, она... Оба молодые, здоровые, сильные. Так, чтобы всё — плечи, зубы, колени. Всё ладное, гладкое. А потом солнце слепящее, а она ест яблоко. Яблоко твёрдое, она откусывает с хрустом, а на мякоти сок пенится, пузырьки лопаются. А потом он её убьет. Со страстью, с удовольствием. В любви столько звериного, грубого, темного... Ведь никто ещё не написал это как следует.
— Ну, а убивать-то её обязательно?
— Непременно. А может, она в монастырь уйдёт, кто её знает?

Знаешь, за что я ненавижу больше всего большевиков? Всю эту левую шатию революционеров-новаторов… Есть в них какое-то скопчество, какая-то бесчувственность. Ты вспомни их лица. Кастраты! Переделывают жизнь те, кто ни черта в ней не смыслят, кому любить не дано. Ведь это как с женщиной, если любишь, так вот — всю, со всеми её слезами, истериками, с толстыми ляжками. А эти любят идеал, идею. Го́спода подправляют.