Да, верно, я маялся здесь на этой каторге и, как видите, — жив. Нет, тогда я не был гигантом мысли, как сейчас. Я был хилым подростком, мой интеллект соответствовал моему весу. На пляже люди открыто глумились надо мной, как над Байроном когда-то.
(В то время я не был тем гигантом разума, который видите сейчас перед собой. Я был пигмеем. Когда я выходил на пляж, люди бросали в меня книгами Байрона.)
— О, Трент, что случилось с человеком, за которого я выходила замуж?
— Мы так и не поженились, помнишь? Я проспал.
— С этого передатчика, мы будем слушать друг друга. А это видеокамера.
— С фольгой на голове, я и так принимаю кабельное телевидение.
— А это твоё удостоверение, пропуск участницы конкурса. Имя ты сама выбрала.
— Грейси-Лу Фрибуш? Мой интеллект отпад...
Я рос в очень нетолерантной семье. Чтобы вы понимали, я был единственным нерусским мальчиком в классе, и поэтому, когда я выходил к доске читать стихотворение своего любимого поэта, это выглядело примерно так: я выходил и говорил «Сергей Есенин. Черный человек». И с задних парт кричали: «Нет, Гарик, это ты черный человек, Сергей Есенин нормальный!». Смеялись все, для всех это было нормой, даже я смеялся, потому что тяжело спорить с двадцатью белыми людьми.
Единственная, кто не смеялась, это была наша учительница. Это была ранимая натура, воспитанная Достоевским и Изабеллой, и она такая: «Ребят, ну тише, ребят. Ну как вы можете смеяться над его недостатками?».
Я стоял и говорил: «В смысле, недостатками?» и она «Ну вот, видите, он даже этого не понимает, а вы смеетесь».
— Маркиз! — возмутилась на своего собеседника, — Не собираюсь я выходить замуж за куратора. Мне бы развестись, — мечтательно произнесла я.
— Всегда был уверен, что девушки мечтают замуж выйти, и только ты мечтаешь о разводе, — кот, видимо, решил меня добить окончательно.
прекрасный фильм) отличная цитата