Колючие травы, сыпучие дюны
И сосны в закатной туманной пыли,
Высокие сосны, тугие, как струны
На гуслях рапсодов латышской земли.
За ними взбегает Янтарное море
На сглаженный ветром ребристый песок,
И горькая пена в усталом узоре,
Слабея и тая, ложится у ног.
Склоняясь в крылатке над тростью тяжелой,
С помятою черною шляпой в руке
Стоит он, вдыхая вечерние смолы,
На темном, остывшем от зноя песке.
1960
Белой ночью белый ландыш
Я воткну, грустя, в петлицу
И пойду за белой сказкой
В белый призрачный туман...
Посмотрите, посмотрите,
У Цепного моста кто-то
В старомодной пелерине
Неподвижно смотрит вдаль...
Господин в крылатке тихо
Про него шепнул другому:
— «Николай Васильич Гоголь -
Сочинитель «Мертвых душ»...
У Сената, сдвинув брови,
Гнет сверкающую шпагу
Незнакомец в треуголке
С пистолетом при бедре...
Отчего так странно-бледен
Незнакомец в треуголке?
Отчего сжимает петля
Золоченый воротник?..
Чу! К нему, гремя оружьем,
С двух сторон подходят двое.
Подошли: «Полковник Пестель,
Нас прислал к вам Государь»!
Белой, мертвой странной ночью,
Наклонившись над Невою,
Вспоминает о минувшем
Странный город Петербург!
Сглаженный угол потом становится ещё острее.
— Дворянчик с жалким видом,
Без лент и без перчаток!
— Да.
Но я не уходил с несмытою обидой,
С помятой честью — никогда!
Пусть я одет не очень элегантно,
Однако, думаю, заметно даже вам,
Что на моем сукне не проступают пятна,
Как проступает грязь по вашим кружевам.
Перчаток тоже нет и обменяться не с кем
Перчатками, чтобы исчерпать спор.
Зато в любом кругу — в несветском или светском —
За мной звенела правда громче шпор!
По ходу теченья я шел на восток
И вскоре уже не узнал ручеек.
Не зная преград, бежит водопад,
Стремительный горный поток.
И ветви, что ветер в него уронил,
Он сбросил с вершины и в щепки разбил.
И сосны на склоне стояли в поклоне,
Боясь необузданных сил.