— Славно выглядишь, — ты относишься к тому редкостному типу женщин, которых беременность делает неотразимыми.
— Беременность делает красивой любую женщину, а у тебя просто не было возможности это замечать...
— Как ты думаешь рожать, малыш?
— Кажется, нового способа ещё не придумали.
Человечество больше всего любит чужие тайны.
— Ничего, стану кричать по-немецки.
— Ну, что ж. Можешь добавлять немного русской брани. Только обязательно с берлинским акцентом.
... А этот молчун... Я люблю молчунов. Если друг молчун — так это друг. Если враг — так это враг. Я уважаю их. У них есть чему поучиться.
Очень легко советовать другим — будь честным. А поодиночке каждый старается свою нечестность вывернуть честностью.
— Хотите, сыграем в шахматы?
— Габи, как шахматный партнёр вы меня не интересуете.
Они все фантазёры, наши шефы. Им можно фантазировать, у них нет конкретной работы. А давать руководящие указания может даже дрессированная шимпанзе в цирке.
... Не очень-то я верю тем, кто вертится вокруг начальства и выступает без нужды на наших партийных митингах. Бездари. Болтуны. Бездельники.
— Этот старый доктор сказал мне, что во время родов он может определить национальность любой женщины... <...> Понимаешь, женщины-то кричат во время родов...
— Я думала, что они поют песни.
— Понимаешь, малыш, они ведь кричат на родном языке, на диалекте той местности, где родились. Значит, ты будешь кричать «мамочка» по-рязански.
Действия и поступки — одно и то же.