Oh, mother, tell your children
Not to do what I have done
Spend your lives in sin and misery
In the House of the Rising Sun
Well, I got one foot on the platform
The other foot on the train
I'm goin' back to New Orleans
To wear that ball and chain
Well, there is a house in New Orleans
They call the Rising Sun
And it's been the ruin of many a poor boy
And God I know I'm one.
О, мамы, скажите своим детям
Не делать того, что сделал я.
Не проводить свою жизнь в грехе и страданиях
В Доме Восходящего Солнца.
Стою одной ногой на платформе
Другой уже в поезде.
Я возвращаюсь в Новый Орлеан,
Чтобы нести его оковы.
Да, есть дом в Новом Орлеане,
Его прозвали «Восходящее Солнце».
Он погубил многих несчастных парней.
Боже, я знаю, я один из них.
Фондовые маклеры устроили десятиминутное совещание, на котором решили, что удержать бумаги Мюнстерберга, Шумахера и всех связанных с ними банков нет никакой возможности. Крах совершился. Каждая минута приносила разорение целых состояний. Бумаги ежеминутно переходили из рук в руки. После полуночи нервное напряжение достигло наивысшей точки. Не только площадь перед Биржей, но и соседняя площадь были запружены автомобилями крупных держателей бумаг. Они сидели в своих лимузинах всю ночь, бледные и утомленные, с блуждающими глазами. Бюллетень за бюллетенем приносили вести о непрестанном понижении курсов. Эти курсы передавались по телефону, но уже в момент отправки телефонограммы не соответствовали действительности. Толпы людей, как во время стихийного бедствия, разбили лагерь на соседнем бульваре и платили за право сидеть на бульварной скамейке больше, чем стоит номер в лучшей гостинице. Под утро два маклера и один банкир впали в буйное помешательство.
В день отъезда, семнадцатого августа девяноста восьмого года утром Лена узнала, что в России дефолт. Страна — банкрот, отказалась платить по суверенным долгам. Правительство так долго не могло ни на что решиться, тянуло до последнего, что теперь, похоже, за дефолтом последует и девальвация. В казне нет денег, государственные облигации превратились в мусор, в банках обнулились активы, вложенные в них. Выход один — еще раз помножить на ноль сбережения и зарплаты людей, обесценив рубль, и таким образом латать дыры в бюджете.
— Я к вам пишу, чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать. Но вы к моей несчастной доле хоть каплю жалости храня, рассрочку дайте для меня! – выдал кот, гаденько усмехаясь, — Сначала я смолчать хотела, поверьте, моего стыда, вы б не узнали никогда, когда бы надежду я имела, хоть редко, хоть в неделю раз, вносить с процентами аванс. Так! Почему никто не записывает? Я что? Зря стараюсь?
Я прыснула.
— И я там был, кредит платил, на проценты попал, двести лет отдавал! – продолжил котишка, — Или нет! И жили они, поживали, добра наживали, кредит отдавали. И даже правнуки их вспоминали, когда последнее с себя снимали.
Капитализм без банкротства — всё равно что христианство без преисподней.
Сдайте на переработку. Пусть карандашей наделают. Может быть, хоть один из них окажется в руке у честного журналиста.
— Ваше здоровье! — вскричал он, осушая бокал шампанского. — И покойной вам ночи, господа веселые банкроты!
Банкротство — это состояние души. Будто попадаешь в песчаную ловушку вроде тех, что роют муравьиные львы. И вечно соскальзываешь. Выскочить оттуда чертовки трудно. Тебе нужно прыгать, Ит! Как только выберешься, поймешь, что успех — тоже состояние души.
— И тоже ловушка?
— Если и да, то гораздо более приятная.
- 1
- 2