Артистов, кинувшихся в политику, вообще понять не могу. Наша профессия позволяет со сцены или экрана сказать куда больше и, главное, проникновеннее, чем с трибуны.
Каждый себе режиссёр, и актёр, и суфлёр и, конечно же, зритель!
«Сегодня я вынужден заниматься бизнесом», газета «Новые Известия» от 20 июня 2008 г.
Наша профессия, её преимущество, так сказать... какую-то боль... мы счастливы, что мы можем это передать через экран, через сцену. Не зря говорилось: театр — это трибуна. А кино ещё шире, это вообще масштаб... у него возможности какие. И вот мы счастливые, что мы можем говорить.
Документальный фильм «Интервью без грима».
Интервью журналу «Мир Новостей», 16 марта 2014 года.
– Я бывал за кулисами многих театров…
– Вот именно. Театров. – Зальцелла вздернул голову. – Но театр даже близко не похож на оперу. Опера – это не просто театр, где поют и танцуют. Опера – это опера. Вам может показаться, что пьеса вроде «Лоэнлебдя» полна страсти. Но по сравнению с тем, что происходит за сценой, это так, детские шалости. Все певцы не переносят друг друга на дух, хор презирает певцов, и те и другие ненавидят оркестр, и все вместе боятся дирижера; суфлеры с одной стороны сцены не разговаривают с суфлерами противоположной стороны, танцоры, вынужденные поддерживать форму, сходят с ума от постоянного недоедания...
Я не позволяю им кашлять. Пусть только попробуют!
О поведении публики в кульминационные моменты спектакля
Искусство должно быть прекрасным, доступным или не очень, интеллектуальным, но не отвратительно патологически отталкивающим. Театральная сцена — это не отстойная яма, это не нужник. Даже если вы не изучали историю театра, то, я уверена, слышали о площадных театрах, которые, например, были в Германии. Это не выдавалось никогда за искусство, это было развлечение для толпы: хлеба и зрелищ! Когда на сцену выходили, пукали и тушили пуканьем свечи. Маргинальная толпа была в восторге.
Еженедельник «Аргументы и Факты» № 30 26.07.2017.
Я мог заставить себя говорить громко, действовать энергично, но когда насилуешь себя, усиливая громкость ради громкости, бодрость ради бодрости, без внутреннего смысла и побуждения, — становится ещё стыднее на сцене. А рядом со мной подлинные артисты всегда были чем-то изнутри заряжены, что-то их держало неизменно на определённом градусе повышенной энергии и не позволяло ей падать.
С большим искусством, как актёр, я научился глубокомысленно молчать, когда я ничего не понимал, и с больной выразительностью произносить таинственные восклицания: «Да! Хм!... Пожалуй, я подумаю...»
На свете не существует самого плохого театра или актера, которые не имели бы своих поклонников.