— Сигареты?
— Да!
— Нет, спасибо, синьор не курит. Перестань бросать деньги на ветер, ты пока еще не миллионер! Столько ценных вещей продали... Даже часы пришлось заложить.
— Да, мои часы!
— Какая разница, и «Фиат» продали.
— Мой «Фиат»!
— Перестань мелочиться!
— Я уже второй день не обедаю! Мелочиться...
— Я же не виноват!
— Ты-то обедал, а я на тебя смотрел!
— Правильно, я — мозг, а мозг нужно питать, потому что... Не унывай, скоро разбогатеем!
— Скорей бы, надоело пешком ходить и без часов!
Играет музыка Антонио Вивальди «Времена года. Весна».
— Всего через несколько минут, мисс Йорк, вы будете умолять меня о пощаде!
— Зачем же? Я не буду ждать, я умоляю уже сейчас!
Люблю смотреть на надвигающиеся катастрофы.
Я давно уж тут стою,
У крылечка на краю,
Жду, покамест ты закончишь
Совещанию свою!..
К тебе ещё не начали приставать? Если нет, то я могу подождать!
— Послушай, друг.
— Синьор, я весь вниманье.
— Твой господин, он где?
— Да как сказать...
— Нельзя ль позвать его?
— Бегу быстрее лани!
— Я жду его.
— Смотря кого...
— И долго я не собира!..
Я не собираюсь долго ждать!
— Вот я и думаю — которого позвать?!
Если б я был женщиной, я был бы чемпионом Союза по плаванью.
Сейчас позвоню директору... И он, чтоб тебе там по шее не дали, а дали халат... весы.
0001543. В будущем никто не бывал, поэтому и думают, что там лучше.
Так дальше жить нельзя, хотя тем, кому нельзя, очень хочется так.
Павел Мохов трясущейся рукой всунул новый пистон, но самопал опять дал осечку. Ругаясь и шипя, Павел выбрал из проржавленных пистонов самый свежий.
Жених умоляюще взглянул на кулисы и, покрутив над головой пистолет, вновь направил его в грудь донельзя смутившейся Аннушки:
— Умри, несчастная!!
Кто-то крикнул в зале:
— Чего ж она не умирает-то!
— Ах, прощай белый свет!... — в третий раз простонала Аннушка, и самопал за кулисами третий раз дал осечку.
Дыбом у Павла поднялись волосы, он заскорготал зубами. Жених бросил свой деревянный пистолет, крикнул: — Тьфу! — и, ругаясь, удалился.
Аннушка же совершенно не знала, что ей предпринять, — наконец, закачалась и упала.
— Занавес! Занавес давай! — суетились за сценой.
Но в это время, как гром, тарарахнул выстрел.
Весь зал подпрыгнул, ахнул.
Храпевший суфлер Федотыч тоже подпрыгнул, подняв на голове будку. С окон посыпались на пол спящие, а те, что храпели на полу, вскочили, опять упали — и поползли, ничего не соображая.
Аннушка убежала, и занавес плавно стал задергиваться.
— Вот. потом вы помолчали и сказали, будто про себя: может мне лечиться.
— Это я сказал?
— Ну да.
— Это я сказал?!
— Ну да, я еще подумал «у меня мама — врач. Вы это знаете, как бы со мной советуетесь». Чтобы я маме сказал, а вы по том...
— Какая мама? Ты что, сдурел совсем? ... Я сказал: что будем делать? Ты сказал: не знаю. Правильно?
— Правильно.
— Я говорю: а кто будет знать? И тогда ты сказал: а может мне лечиться. Правильно?
— Нет. Нет, неправильно, Андрей Львович. может мне лечиться. — сказали вы. Я еще подумал: вы очень много работаете, такой усталый вид.
— При чем здесь усталый вид? Я последний раз тебя спрашиваю: от чего ты хочешь лечиться?
— Вы спросили: догадываешься, Петров?
— Хватит! Чем ты болен?
— У вас уже руки трясутся. Вы и в правду болеете. У вас это подсознательно вырвалось. А вы не помните. Мама говорила, — такое бывает, — при сложных формах...
Клялся рано ты вернуться и погнал вперед коня;
А теперь уж не хватает ждать терпенья у меня.
Берегись, теперь со скалкой выйду я тебя встречать…
Я дождусь тебя, мой рыцарь, даже если долго ждать.
- 1
- 2