Антон Павлович Чехов. Палата №6

Бывают люди, которые всегда говорят только умные и хорошие слова, но чувствуешь, что они тупые люди.

Не стоит мешать людям сходить с ума.

Книги — это ноты, а беседа — пение.

В России нет философии, но философствуют все, даже мелюзга.

Как приятно лежать неподвижно на диване и сознавать, что ты один в комнате! Истинное счастие невозможно без одиночества.

... Страдания ведут человека к совершенству.

На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость — негодованием, на мерзость — отвращением. По-моему, это, собственно, и называется жизнью.

Нет подлее преступления, как убийство слабых и беззащитных.

Болезнь моя только в том, что за двадцать лет я нашел во всём городе только одного умного человека, да и тот сумасшедший!

Падший ангел изменил Богу, вероятно, потому, что захотел одиночества, которого не знают ангелы.

Жизнь есть досадная ловушка. Когда мыслящий человек достигает возмужалости и приходит в зрелое сознание, то он невольно чувствует себя как бы в ловушке, из которой нет выхода.

Тюрем и сумасшедших домов не будет, и правда, как вы изволили выразиться, восторжествует, но ведь сущность вещей не изменится, законы природы останутся всё те же. Люди будут болеть, стариться и умирать так же, как и теперь. Какая бы великолепная заря ни освещала вашу жизнь, всё же в конце концов вас заколотят в гроб и бросят в яму.

Да и к чему мешать людям умирать, если смерть есть нормальный и законный конец каждого?

Покой и довольство человека не вне его, а в нем самом.

У общества нет высших интересов, оно ведет тусклую, бессмысленную жизнь, разнообразя ее насилием, грубым развратом и лицемерием; подлецы сыты и одеты, а честные питаются крохами.

Зачем человек не бессмертен? Зачем мозговые центры и извилины, зачем зрение, речь, самочувствие, гений, если всему этому суждено уйти в почву и, в конце концов, охладеть вместе с земною корой, а потом миллионы лет без смысла и без цели носиться с землею вокруг солнца? Для того чтобы охладеть и потом носиться, совсем не нужно извлекать из небытия человека с его высоким, почти божеским умом и потом, словно в насмешку, превращать его в глину.