Он скучал по кино и театрам Лондона, по музыкальным магазинам, галереям, музеям. Он скучал по людям. Ему не хватало привычной лондонской речи, шума машин, запахов.
Истина, верность, подлинность. То, что привязывает нас к домам и лицам, давно ставшим чужими. Он может быть кем угодно. Ехать куда угодно. В аэропортах, на станциях и автобусных остановках возможно что угодно. Никто не задает вопросов. Люди становятся почти невидимыми. Он тут всего лишь пассажир, один из тысяч. Никто его не узнает. Никто вообще о нем не слышал.
Совсем не этого он ожидал от Ланскне, сказал он себе, совсем не этого светского яда, злорадного равнодушия под маской изящества.
... Боялся, что, если остановится хоть на секунду, утратит движущую силу и вяло плюхнется обратно в старую жизнь.
Будто нечто, на что Джей годами смотрел, не видя, внезапно совершенно прояснилось.
Словно в лондонском рассвете готова была распахнуться дверь в иной мир, где все еще может быть.
Кусочки утраченного времени, когда люди еще верили в волшебство и половины мира не было на картах.
Но вино пробудило что-то необычное, и Джей хотел разглядеть его поближе.