Джон (Джозеф) Максвелл Кутзее. Бесчестье

— Ещё одно слово, последнее. Я верю, что у нас с ней всё могло сложиться иначе, несмотря на разницу в возрасте. Но было нечто, чего я не смог ей дать, нечто, — он нащупывает слово, — лирическое. Мне не хватило лиричности. Я слишком умело управляюсь с любовью. Даже сгорая, я не пою, вы понимаете, о чем я? И я прошу прощения за это.

И охота же ей лезть не в свое дело! Удивительно, как возбуждает женщин один лишь запах скандала.

Месть — как пожар. Чем больше он пожирает, тем голоднее становится.

Не думаю, что мы готовы умереть, любой из нас, без того, чтобы кто-то нас проводил.

Наука ещё не определила пределов того, как долго может ждать человек. Быть может, вечность.

Наступает вечер. Голода они не чувствуют, но ужинать садятся. Ужин — это обряд, а обряды облегчают жизнь.

Но он отец, такова его доля, а отец, старея, все сильнее и сильнее привязывается — тут уж ничего не поделаешь — к дочери. Она обращается во второе его спасение, в невесту его возрожденной юности.

Все это слишком напоминает мне Китай времен Мао. Отречение, самокритика, публичные мольбы о прощении. Я человек старомодный и предпочитаю, чтобы меня просто-напросто поставили к стенке и расстреляли.

Непреклонность — не признак героизма.

Привязанность, возможно, и не любовь, но по крайности двоюродная сестра таковой.

Бедная старушка Кэти [собака] в трауре. Никому она не нужна и знает это. Самое смешное, что у неё, скорее всего, куча отпрысков в окрестностях, и все они были бы рады разделить с ней кров. Но пригласить ее к себе не в их власти. Они — часть обстановки, часть тревожной сигнализации. Они оказывают нам честь, относясь к нам как к богам, а мы в ответ относимся к ним как к неодушевленным существам.

— Ну, в общем, добро пожаловать и оставайся.
— Очень мило, что ты так говоришь, дорогая, но мне хотелось бы сохранить твою дружбу. А долгие визиты — это не для добрых друзей.

История повторяется, только выглядит поскромнее. Возможно, и история кое-чему научилась.

Когда всё идёт прахом — философствуй.