Следующие пять лет Адам занимался привычной армейской рутиной, которую изобрели, чтобы солдаты не сошли с ума. Он начищал до блеска металл и кожу, гарцевал на парадах и учениях, ездил в конном эскорте, присутствовал на церемонии поднятия флага под звуки горна, одним словом, участвовал в представлении, придуманном для людей, которым больше нечем заняться.
Со всеми своими мыслями и поступками, желаниями и стремлениями, со всей своей жадностью и жестокостью, состраданием и великодушием люди с самого начала попадают в сеть добра и зла. Я считаю, что это единственная тайна, которая существует у человечества, и она захватывает все наши чувства и наш рассудок. Добродетель и порок стерегут первые проблески нашего сознания и пребудут с нами до его последнего мерцания, как бы мы ни изменяли землю, море и горы, экономику и нравы. Никакой другой тайны нет. Когда человек отрясает от ног своих прах и тлен земной жизни, перед ним встает прямой и трудный вопрос: «Какая она была — хорошая или плохая? Как я жил — правильно или неправильно?»
Голос Кейла звучал глухо, безразлично.
— Я не выдержу. Ни за что не выдержу. Надо кончать... Я должен...
Ли яростно схватил его за руку.
— Щенок! Трус поганый!... Погляди вокруг себя. Сколько замечательного в жизни, а ты... Только попробуй, заикнись ещё раз... С чего ты взял, что твоё горе глубже моего?
— Я вижу, ты другая стала. Совсем взрослая. Что-нибудь произошло?
— Произошло. Я Ароновы письма сожгла.
— Он тебя обидел?
— Да нет. Просто не по себе мне было последнее время. Я же с самого начала старалась ему доказать, что никакая я не идеальная.
— Теперь тебе больше не надо никому ничего доказывать, достаточно быть самой собой. И от этого тебе стало легче. Правильно я говорю?
Земные богатства и скапливаются-то у нищих духом, у тех, кто обделён подлинными интересами и радостями жизни.
Страх постепенно проходил, уступая место обиде — так, наверное, досадует лисица на свою попавшую в капкан лапу. И вдруг Кейл вскочил на ноги. Еще секунду назад он и шевельнуться не смел, и вот вскочил и закричал, тоже совершенно неожиданно для себя.
— Ну, давай, бей, бей! Я не боюсь!
Его крик тоже растворился в тишине. Адам медленно поднял голову. Не поверите, до чего же много на свете таких, кто ни разу как следует не заглянул в глаза своему отцу, и Кейл был один из них. Радужка у Адама была светло-голубая с темными лучиками, уходящими в пучину зрачка. И где-то там, глубоко-глубоко в отцовских зрачках Кейл вдруг увидел свое отражение, словно оттуда глядели на него два Кейла.
— Значит, я сам виноват... — медленно произнес Адам.
Удивительное все-таки достижение человечества: способность смотреть на очевидность и не верить своим глазам.
Надеюсь, у меня не настолько мелкая натура, чтобы радоваться, когда по мне скучают.
Почему я никак не могу выкарабкаться из серого мешка своей тоски?
... Десси увидела, что окна серебрит рассвет. Она вдохнула свежий ветер утра, шевелящий занавески, приносящий ароматы трав, корней, влажной земли. Потом в утренний парад включились звуки: перебранка воробьев; мычание коровы, монотонно бранящей голодного теленка, — чего, мол, тычешься, как угорелый; наигранно-возбужденный крик голубой сойки; сторожкий краткий возглас перепела и тихий отклик перепелки откуда-то неподалеку, из высокой травы; кудахтанье над снесённым яйцом на весь птичий двор. И там же раздаются притворно протестующие вопли красной, в четыре фунта весом, родайлендской курицы: «Караул! Меня топчут!» — а сама могла бы пришибить тощего петушка-насильника одним ударом крыла.