Каждый человек склонен подозревать за собой хотя бы одну фундаментальную добродетель: я, например, считаю себя одним из немногих честных людей, которые мне известны.
Я думаю, нельзя жить на свете, меряя добродетель тем, что мы не сделали, тем, в чём отказали себе, от чего устояли и кого отвергли. Я думаю, добродетель измеряет то, что мы создали, воплотили в жизнь и кого согрели.
Добродетель не останется в одиночестве. У неё обязательно найдутся соседи.
Раз я не обладаю той или иной добродетелью, мне причитается компенсация.
Воздержание — это первая ступень добродетели, которая и есть начало нравственного совершенства.
Мы раскрываемся только во тьме. Добродетель перестаёт быть таковой, если ищет преимущества. Добро является добром в последний час, в глубочайшей яме без надежды, без свидетелей, без награды. Добродетель проявляется в критический час, вот во что он верит, и это первейшая причина, почему я его люблю — моего мужа, моего безумца в будке, моего Доктора.
Мы не жертвуем людьми — это неправильно, потому что — это легко.
Судить о добродетели человека следует не по его порывам, а по будничным делам.
Быть хорошим и быть добрым — это не одно и то же. И нет ничего более жестокого, чем добродетель.
— Значит Вы возьмете молодого Пэга? Он произвел на меня такое хорошее впечатление...
— Мне интересно, не давит ли Вам ваш нимб? Наверное, это все равно что носить целый день тиару...
— Вы ему поможете? Его мать будет очень благодарна, да и я тоже.
— Да, но вашей благодарности надолго не хватает. Стоит мне сказать «да», и вы тотчас возвращаетесь с иной просьбой.
А ещё...
Расчетливы только добрые поступки, рассудителен только тот, кто добр, и ровно постольку, насколько он добр.