Без любви ты умираешь. С любовью умираешь тоже. Не все смерти равноценны.
Пояснение к цитате:
Отец и дед обсуждают слово «негр», которое написал сын
— Ничего не проходит. Само не проходит. Или ты занимаешься ситуацией, или она тобой.
Джейкоб, сплюнув, сказал:
— Я упускаю свою семью, как мой отец упустил нашу.
— Не упускаешь, — сказала Джулия, — но мало просто не повторять его ошибок.
Раньше прикосновения всегда спасали их. Какова бы ни была злость или обида, какова бы ни была глубина отчуждения, прикосновение, даже легкое или мимолетное, напоминало им об их долгой общности. Ладонь на шее — все нахлынуло снова. Положить голову на плечо — закипают гормоны, память любви. Временами преодолеть расстояние, протянуть руку было почти невозможно. Временами это было невозможно. Оба знали это чувство слишком хорошо, в тишине темной комнаты, глядя в один и тот же потолок: «Если б я мог разжать пальцы, то и пальцы моего сердца могли бы разжаться. Но я не могу. Я хочу дотянуться до тебя и хочу, чтобы ты дотянулась до меня. Но не могу».
В их семье было то, что никогда не следовало вспоминать, и то, что никогда не следовало забывать.
Марк, ты взрослый человек, не персонаж Шела Сильверстайна, созерцающий свои эмоциональные вавочки на пне дерева, которое пошло у него на строительство дачи или еще чего-то.
Любого толка формальности: в одежде, в речи, в проявлении эмоций — казались им вопиющим посягательством на данное Богом право всегда быть самими собой. Джейкобу это казалось возмутительным и достойным зависти.
— Предположим, для нас, как евреев, есть две возможности: плакать беззвучно, как говорит твоя мама, или плакать по-еврейски, как ты сказал. Как это будет звучать — плач по-еврейски?
— Не знаю.
— Никто не знает, значит, ты не можешь ошибиться.
— Я даже не догадываюсь.
— Может, как смех? — предположил Макс.
— Как смех?
— Ну, я не знаю. Но у нас так.
На секунду, как мгновенный укол, Джейкоба охватил ужас, что он умудрился сломать жизнь трем самым прекрасным на свете человеческим существам.
Он вспомнил, что, когда Сэм был малышом, каждый раз, как он оцарапается, порежется или обожжется, после каждого анализа крови, каждого падения с ветки дерева, которая потом всегда считалась «слишком высокой», Джейкоб спешил подхватить его на руки, будто земля под ногами внезапно вспыхнула огнем, и говорил: «Ты цел. Все нормально. Ничего страшного Ты цел». И Сэм всегда ему верил. И Джейкоба потрясало, как это всякий раз срабатывало, и устыжало. Бывало, если требовалась ложь более явная, например, когда текла кровь, Джейкоб даже говорил: «Смешно». И сын верил ему, ведь у сыновей нет выбора. Но сыновьям бывает больно. И если они боль никак не показывают, это не значит, что ее нет. Это другая боль.
— Я бы не смог ее взять.
Он посмеялся отеческим смешком и сказал:
— Когда-нибудь и ты сможешь.
— А что, если не смогу?
— Когда ты отец, то за тобой уже никого нет. Если ты не сделаешь что нужно, то кто сделает?
— Все равно, я бы не смог.
— Чем сильнее тебе будет не хотеться это делать, тем больше ты будешь отцом.
— Мало просто вернуться домой, — сказал Бенджи. — Надо быть в силах там остаться.
Даже если ты не увидишь, как я плачу, я буду плакать.
- 1
- 2
Нет вашей любимой цитаты из "Джонатан Сафран Фоер. Вот я"? Добавить цитату