Комедия нравов, роман-лента, интернет-лонгрид о мире суб-элиты. Люди полусвета живут на несколько стран, одержимые идеей любой ценой урвать второе, а лучше третье гражданство, делают деньги в самолетах и говорят на смеси руглиша и сленга подворотни, состязаясь в злословии и пускаясь на авантюры, каких не придумать. Им не досталось «вишневого сада», лишь телеграм-каналы, но их метания достигают трагизма.
The Show must go on. А уж концовка – совсем злая шутка, достойная Грибоедова. Книга содержит нецензурную брань.
— Что с Мотей творится? Такое впечатление, что он бежит от самого себя, — сменила тему Маруся.
— На самом деле, это почти трагично, — вздохнула Куки. — Он убеждает себя, что живет как хочет, где хочет, что у него все зашибись, а бабло побеждает зло... У него перманентный конфликт с собственными ожиданиями, ему не бывает хорошо в принципе.
Берлин был символом трагедии немцев и их мечты о единстве. Тель–Авив—символ мечты евреев о своем государстве и свободе. Тут никто не боится ракет, тут смесь буржуазности и левантийского пофигизма. Оба города одинаково hip — средоточие стартапов, венчурного капитала, визуального искусства. Дух новаторства не дает спать ни одному из них — трафик не смолкает всю ночь, бары и клубы в Пренцлауэр-Берг в Берлине и на бульваре Ротшильд в Тель-Авиве гудят до утра...
Тут в Наташином сознании переключился какой-то тумблер: она сама виновата. У нее действительно жизнь от скандала до скандала, а Игорь не выносит таких вещей. Он терпел, а она все продолжала его грузить: из-за короны ее бизнес в заднице, Глеб деньги обрезал, и она опять все вешает на бедного Игоря. Тумблеры продолжали щелкать, как шарики для пинг-понга, дробно и суетно. В глазах Игоря она превратилась из светской львицы, парящей над орбитами света, в совковую бабу, озабоченную счетами за газ, да еще в коммуналке вечно свары. Он же не Глеб, с ним нельзя нахрапом.
«Допустим, с Наумовым рыжая ведьма попала, любовь зла, но теперь-то что? У нее муж почти неношеный, Лондон кругом, какого рожна?» — Наташа читала в фейсбуке отчеты из зала страшного суда. Весь свет считал Зою кротким ангелом, а Наташа всегда видела в ней двойное дно. Ведьма в чистом виде, к тому же, как выясняется, еще и дура. Зачем ей это позорище, только, чтобы Наумову соли на хвост насыпать? А Наташе самой за что ее мука? Все пекутся о неглавном, не зная, что такое настоящая потеря, лишающая сил жить. Только бы Игорь прилетел, она отмолит свою вину, наизнанку вывернется, чтобы вернуть их счастье.
Добро бы еще, если б оргии, это хоть можно понять, но для оргий философы были негодным материалом: они все до одного носили дурные стрижки, нечасто мылись и приезжали на велосипедах. Зато дебатировали до оргазма, лопая чипсы, арахис и прочее говно, которое Эльза считала достойным угощением для этих существ. С год назад крыса к философии охладела, занялась нетрадиционной медициной. Вызубрила анатомический атлас, научилась чистить чакры по меридианам и спать головой по фэн-шую. Это ее дело, что ей чистить, но, пока Маруся сидела в Тель-Авиве, крыса снова повадилась ездить в их с Хельмутом дом! Переставила кровать Хельмута головой в фэн-шуй, является по утрам учить его дышать, собирая энергию в кончике носа. А в дом вместо немытых философов зачастили шаманы восточных национальностей. Сидят на ковриках и бубнят мантры. В своем замке Эльза этих нирван устраивать не может, потому что шаманы могут спереть что угодно еще почище философов.
— Метания между будуаром и молельней! — оживилась Корнелия. — А ты вернулась и поломала всю малину!
— Не уверена, что малину можно поломать, но словотворчество оценено, — Жукова тоже в карман за словом не лезла. — Руки чешутся отвадить этот сброд, но Хельмут, спятив головой от фэн-шуя, мордует меня, что я не делаю усилий дружить с его крысой. Я взываю к его разуму — дом либо твой, либо не твой, определись, мне нафиг не нужна эта кадриль под грушей.
— Полонез с шаманами! — зашлась смехом Куки.
— В жанре дроуна, — обрадовалась пониманию Маруся, — от этих непрерывно тянущихся трех нот у меня уже зубы болят. А Хельмут твердит, что крыса — это семья, другой Familieу него нет, и я должна быть с шаманами ласкова.
— Развивай стрессоустойчивость, пригодится, — ответила Куки и нажала «отбой».
Миша бросился звонить Корнелии, неужели Зоя все устроила только ради мести?
— Ну не ради алиментов же, — хохотнула Куки. — Конечно, месть, которую она объясняет как заботу о строке в метрике ребенка.
— У него в метрике Байрам отцом записан!—завопилМиша.
— Это в американской, которую теперь можно в сортир повесить. Есть еще российская, а будет и немецкая, и британская. А ты сделаешь и израильскую. Радуйся, Миша, родил гражданина мира! Всего за сутки в лобненской кутузке!
— Просто так никому ничего с рук не сходит. Расскажу тебе притчу, — начал Миша...
— Я правдолюбка, ага!... А ты ханжа! Вот эти все,—рука Зои очертила круг неопределенного размера, чтоб стало ясно: она имеет в виду не только присутствующих, — за твоей спиной шушукались, как тебе удобно делать вид, что ты ничего не знаешь про нас с Мишей.
Корнелия строит тут из себя образцовую мать, смотреть тошно. Матвей с женой спит, с Маклаковой спит, теперь у него новая, а Фокс строит глазки, типа, ей все равно. Поленова стелется, как полное чмо, перед Загревским и подыхает от зависти к Жучке, которая ловчее всех устроилась. И все в один голос: «Ах, какая Жукова молодец! Как она строит двоих мужиков!» Если бы двоих... Ванечка еще не знает, как она в Москве его ждала, любимого мужа. К утру заявилась, переспав с мальчиком вдвое моложе! А потом Зое мозг выносила, как ей хочется еще разок, а лучше не разок...
— Зой, ты б заткнулась! — взорвался Ванечка.— Строишь из себя деву непорочную, а я слышал, как ты у нас дома по телефону очередного мужика крыла таким семиэтажным матом, у грузчиков уши б завяли.
— Зоечка, разминка перед началом московского сезона засчитана! Ты в отличной спортивной форме, — потирая руки, сказал Миша.
— Спокойствие! Маня решает второй кармический вопрос! — Корнелия притащила из кухни блюдо фруктов.
— При том, что у нее дом в Вашингтоне и квартира в Москве?— сказала Ася, снова ни к кому конкретно не обращаясь.
— Не путай, — сказала Куки. — Кармический вопрос — это не квартира сама по себе, а как сделать, чтобы мужик ее тебе купил!
Зоя — трепетный ангел, которому Миша искалечит жизнь, — это он о Зое писал? Какую же злобу надо в себе носить, чтобы устроить судилище! Смотреть не вперед, в их с Борей будущее, а назад. Мстить Мише, врать Байраму. В Асе, которая вечно мычала из-под наушников, вскрылась бездна талантов, такой спектакль устроила на суде! А Поленова? Куда делась бестрепетность королевы, с которой она несла себя по жизни, — даже отсутствием логики не заморачивалась, зачем королеве логика? От Глеба не согласна была терпеть и сотой доли того, что терпит от Загревского, и убеждает себя заклинаниями, что селедочный хмырь ее любит, не видя, что тот никого, кроме себя, любить не способен.
— Ты веришь, что ей нужен Левочка? — спросила Маруся.
— Думаю, ей пофиг, и в этом ее сила.
— Вот на этой оставили тебе на расходы в Махачкале, мы же не звери, — Юля сунула Матвею Visa Сбербанка.
— У меня сейчас с чувством юмора плохо. Лучше б вы выметались, я кофе выпью и дальше спать пойду. А что это кредитные карточки по столу разбросаны? — тут Матвей начал чуть соображать.—Погодите, какая Махачкала? Вы мне купили билет в Махачкалу?
— Еще в Дубай, Уренгой, Мадрид, Киев и Кишинев. В чудесный город Денвер— туда, правда, с пересадкой в Нью-Йорке. К лету полетишь в Осло, ты ж хотел фьорды посмотреть. Осенью в Сингапур — через Токио, — докладывала Маклакова. Все билеты невозвратные, так что свинтить не удастся.
— В Махачкале опять что-то стряслось? — поинтересовался Матвей, пытаясь разогнать едкий влажный туман в голове, от которого даже во рту отдавало сыростью.
— Насчет землетрясений мы не в курсе, — юмор у Вероники был тупой. — А что там еще может стрястись?
— У него там завод, — пояснила Маклакова. — Матвей, ты в трусах поедешь, или тебе что-то накинуть принести?
Самый прикол в том, что Самойлов особо не удивился по поводу Махачкалы, решив, что летит туда по доброй воле. Зачем, он точно не помнил, но помнил, что накануне был об этом базар. Маклакова собрала ему сумку, они с Вероникой под руки проводили Матвея до машины, пожелав ему удачного полета. Самойлов вернулся из Махачкалы,— у него ни одна карточка не работает.
— Уже трижды слушала эту историю, и все равно не могу поверить. Побожись, — потребовала Маруся.
— Век воли не видать! Эти куклы всю ночь покупали билеты, пока на карточках не кончились деньги, — подтвердил агент Моссада.
За пару дней история облетела весь свет. Одни говорили, что Матвей врезал Маклаковой, — в смысле дал в глаз. Другие не верили, — Матвей добрый, не может быть, чтоб в глаз. Третьи рассуждали, на сколько денег нагрели Самойлова, четвертые считали, что при его деньгах десять штук грина — мелочь. Десять превратились в пятнадцать, потом в двадцать, но это уже не играло роли, в самой истории не усомнился никто. Уж больно она хороша и так похожа на правду.
— Еще не спали, а уже обручальные кольца? Опять у Зои ничего не поймешь, — жужжала Маруся, спускаясь с Куки в «Лавку братьев Караваевых» на углу. Побаловать себя эклерами после напряженной работы.
— Я верю в чудеса! — Куки состроила милую гримаску. — Рыцарь на белом коне ворвался в Зоину жизнь, отбил ее у чудовища Наумова и спас.
— Странно, что раньше ты в Золушку верить отказывалась.
— Ричард Гир катит, торча из лимузина, чтобы сделать из проститутки честную женщину! А у него из кармана торчат британский и немецкий паспорта! — все же шутки, приправленные злостью, самые смешные.