Никогда крохотным обезьянкам не признать, что рассудок не их часть, как рука или нога, но даётся в аренду. Ум, хватка, воля – всё даётся тебе в аренду, и если ты не используешь их, не вкладываешь с умом, они ускользают сквозь твои оцепеневшие пальцы, и тогда остается лишь быть свидетелем, как то, что было легко и внятно вчера, становится неподъемным сегодня.

Ничего не стоит на месте.

Все либо двигается к солнцу и процветанию, либо двигается от них, нет статуса-кво. Есть вечный поток изменений – к или от. Отдались слишком от звезды, и ты потерян в лишенных чего-либо беззвездных пространствах вечности.

Люди так верят, что можно поступить правильно или неправильно. Но ты не можешь поступить как-либо иначе чем ты. И всякий раз ты получаешь то, что ты заслужил. Но люди стараются обмануть жизнь, а её не обманешь – ты делаешь то, что можешь, а потом работаешь с последствиями. И если ты не дурак, то иногда последствия меняют тебя к лучшему. Вернее, ты меняешь себя к лучшему, разгребая последствия. Так, чтоб в следующий раз быть способным на менее саморазрушающие действия.

А потом Колин сказал «let’s talk» и выдал «жизнь – это марафон, Фрэнки». И только тогда до меня дошло, как глупо верить, что можно за раз взять и вытащить все когда-либо возможные страхи из сердца. Как это невероятно глупо. И что их не вытащишь никогда. И тебе с ними жить. И тогда я увидел сколько я отрицал и отрицаю в жизни. А власть – это принятие. Контроль – это принятие, потому что без принятия, ты никогда ничего не изменишь. Хочешь поменять реальность – сначала прими её, а не отрицай. Прими, сформулируй, и ты будешь точно знать, что тебе изменить. И как. Но всё начинается с «да».

И так я понял, что провинциальность – не глупость и чванство, не напыщенность. Это всё – побочные эффекты. Провинциальность – это вымирание. Нехватка жизни. Нехватка сил жить.
Когда городок провинциален – он умирает, тухнет, может живописно и мирненько, а тухнет.
Когда человек провинциален, неважно, сколько энциклопедий он знает – он затхл, убог, бесполезен. Провинциальность – это не привычки или произношение, это желание залезть под корягу и там издохнуть мшистым, осоловелым карпом. Карпом, что если подергивается, то, как водоросля, от течения просто.

Вообще никаких барьеров!

И это злило, Господи, как же злит!

Не оттого ли, что сама придумываю себе излишек

преград?

Конечно, оттого, что сама не смела достаточно, чтоб успевать за…

А кто за вами успеет, Франц?

Но я знаю, что ждать от определенных действий – каких последствий там сыпанёт легион, а Эстрейя – не знает.

Она смела от своей глупости, Франц.

И вы это знаете.

И не очарованы ни мной, и ни ей.

Ну разве что её жизнелюбием, как у щенков и детей.

Не оттого ли во многом знании много печали, что если ты слаб, то знание скуёт тебя по рукам и ногам цепями ржавыми опасений.

И ты застынешь калекой.

И вот тогда наступает пора искать себе, с кем бы тебе состариться.

Настолько ли улучшает людей смерть? Когда всё уже случилось и состоялось? И не к этому ли они стремятся столь неистово, протирая штаны всезнающими ослами в кабинетах – не к этому ли они стремятся – засесть, окаменеть в тишине и больше ни с чем, никогда не взаимодействовать, ничего не решать, не оттого ли это им так притягательно, что то единственное их состояние, в котором они не отталкивающи?

Настолько ли улучшает людей смерть? Когда всё уже случилось и состоялось? И не к этому ли они стремятся столь неистово, протирая штаны всезнающими ослами в кабинетах – не к этому ли они стремятся – засесть, окаменеть в тишине и больше ни с чем, никогда не взаимодействовать, ничего не решать, не оттого ли это им так притягательно, что то единственное их состояние, в котором они не отталкивающи?

Стакан с водой запотевал росой, роса сбегала на салфетку, оставляя там подмигивающие мордочки.
Неаполитанское утро до десяти – свежо и резво, после – размерено и томно, как летнее море.
Размятое тренировками тело лениво и тяжело, ветерок приятен, а внимание девушек слегка щекочет эго.
Мягкий, мятный, банановый рай.
Рай в кредит.

Ему не страшно.
Он ещё не принимает того, что за всё выставляется счет.
И от самых больших счетов никто не откупится деньгами.