Генрик Ибсен. Кукольный дом

На домашний очаг, основанный на займах, на долгах, ложится какая-то некрасивая тень зависимости.

— И это еще нужно говорить тебе? Или у тебя нет обязанностей перед твоим мужем и перед твоими детьми?
— У меня есть и другие, столь же священные.
— Нет у тебя таких! Какие это?
— Обязанности перед самой собою.
— Ты прежде всего жена и мать.
— Я в это больше не верю. Я думаю, что прежде всего я человек, так же как и ты, или, по крайней мере, должна постараться стать человеком.

Меня поили, кормили, одевали, а мое дело было развлекать, забавлять тебя, Торвальд. Вот в чем проходила моя жизнь. Ты так устроил. Ты и папа много виноваты передо мной. Ваша вина, что из меня ничего не вышло.

Вы никогда меня не любили. Вам только нравилось быть в меня влюбленными.

— Я научилась слушаться голоса рассудка. Жизнь и суровая, горькая нужда выучили меня.
— А меня жизнь выучила не верить словам.
— Так жизнь выучила вас весьма разумной вещи.

Некоторых людей любишь больше всего на свете, а с другими как-то больше всего хочется бывать.

— Ты представь себе только, как человеку с таким пятном на совести приходится лгать, изворачиваться, притворяться перед всеми, носить маску, даже перед своими близкими, даже перед женой и собственными детьми. И вот насчет детей — это всего хуже, Нора.
— Почему?
— Потому что отравленная ложью атмосфера заражает, разлагает всю домашнюю жизнь. Дети с каждым глотком воздуха воспринимают зародыши зла.
— Ты уверен в этом?
— Ах, милая, я достаточно в этом убеждался в течение своей адвокатской практики. Почти все рано сбившиеся с пути люди имели лживых матерей.

Иной павший может вновь подняться нравственно, если
откровенно признается в своей вине и понесет наказание.

Законы не справляются с побуждениями.

— Жить ведь надо, доктор.
— Да, как-то принято думать, будто это необходимо.