Лев Николаевич Толстой — цитаты из книг автора

Было совершенно противоположное тому, что было прежде. Прежде надо было придумывать, что делать, и интерес дела был всегда один и тот же — Дмитрий Иванович Нехлюдов; а между тем, несмотря на то, что весь интерес жизни сосредотачивался тогда на Дмитрии Ивановиче, все дела эти были скучны. Теперь все дела касались других людей, а не Дмитрия Ивановича, и все были интересны и увлекательны, и дел этих было пропасть.

Радовало и подымало Нехлюдова на неиспытанную им высоту сознание того, что никакие поступки Масловой не могут изменить его любви к ней.

Он вспомнил слова американского писателя Торо, который, в то время как в Америке было рабство, говорил, что единственное место, приличествующее честному гражданину в том государстве, в котором узаконивается и покровительствуется рабство, есть тюрьма.

Ясно было, что все то, что считается важным и хорошим, все это ничтожно или гадко, и что весь этот блеск, вся роскошь прикрывают преступления старые, всем привычные, не только не наказуемые, но торжествующие и изукрашенные всею своей прелестью, которую только могут придумать люди.

Отвратительна животность зверя в человеке, но когда она в чистом виде, ты с высоты своей духовной жизни видишь и презираешь ее, пал ли, или устоял, ты остаешься тем, чем был; но когда это же животное скрывается под мнимо эстетической, поэтической оболочкой и требует перед собой преклонения, тогда, обоготворяя животное, ты весь уходишь в него, не различая уже хорошее от дурного.

Переодевшись во фрак, он приехал ко второму акту вечной «Дамы с камелиями», в которой приезжая актриса еще по-новому показывала, как умирают чахоточные женщины.

Нехлюдову казалось совершенно ясно, что все эти чиновники, начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова, до всех тех маленьких, чистых и корректных господ, которые сидели за столами в министерствах, — нисколько не смущались тем, что страдали невинные, а были озабочены тем, как бы устранить всех опасных.

Нехлюдову с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что всех этих людей хватали, запирали и ссылали совсем не потому, что эти люди нарушали справедливость или совершали беззакония, а только потому, что мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа.

Он был близкий человек ко двору, и любил царя и его семью, и умел каким-то удивительным приемом, живя в этой высшей среде, видеть в ней одно хорошее и не участвовать ни в чем дурном и нечестном.

Когда-то близкий и любимый им человек Селенин сделался ему вдруг, вследствие короткого разговора, чуждым, далеким, непонятным, если не враждебным.

Петербург, в котором он давно не был, производил на него свое обычное, физически подбадривающее и нравственно-притупляющее впечатление: все так чисто, удобно, благоустроенно, главное — люди так нравственно не требовательны, что жизнь кажется особенно легкой.

У него не было никаких общих принципов или правил, ни лично нравственных, ни государственных, и он поэтому со всеми мог быть согласен, когда это нужно было, и, когда это нужно было, мог быть со всеми не согласен. К тому же, нравственны или безнравственны его поступки сами по себе и произойдет ли от них величайшее благо или величайший вред для Российской империи или для всего мира, он был совершенно равнодушен.

Он теперь не думал о том, что с ним произойдет, и его даже не интересовало это, а думал только о том, что он должен делать.

Народ вымирает, привык к своему вымиранию, среди него образовались приемы жизни, свойственные вымиранию. И так понемногу приходил народ в это положение, что он сам не видит всего ужаса его и не жалуется на него.