Михаил Михайлович Пришвин. Дневники 1918-1932

Приспособляясь, люди хотят сохранить себя и в то же время теряют себя.

Прочитав прекрасную книгу, я думаю: «Вот я её в день прочитал, а ведь чтобы написать её, он истратил всю жизнь!» Выслушав весной первый зелёный шум у берёзы, я говорю: «Чтобы так прошуметь, ведь она полвека росла!»

Культура — это мировая кладовая прошлого всех народов.

Помню, после поездки на фронт во время войны с Германией, я почувствовал очень остро несоответствие маленькой текущей литературы с адским величием картины мирового зла, так и теперь, вижу, пресса не стоит на уровне дела.

В природе русской мне больше всего дороги разливы рек — в народе русском его подъемы к общему делу — и как бывало на покосах, и в первое время войны, и в первые дни революции.

Из раненой души вытекает любовь. Любовь — это кровь души.

Около себя люди никогда ничего не видят, чтобы увидеть, нужно прийти кому-то со стороны.

Раб, терпя, всё откладывает в будущее, господин сегодня же открыто вступает в борьбу за своё настоящее. Господин — властитель настоящего дня, раб — будущего.

С годами очень устаёшь от веры в человеческие достижения, и так мало-помалу все мы делаемся до известной степени пессимистами, <...> вот тут только и начинает человек мало-мальски походить на человека, когда он разочаруется в человечестве.

Художник пишет чёрта, возможно, ему за эту работу скоро дадут пенсию, и очень может случиться самое худшее: он сам увидит, что всё своё дарование отдал на изображение чёрта...

Что такое романтик? Это поэт, принимающий поэтическое слово, как дело, как жизнь. Поэтому романтик всегда стоит у порога трагедии. Это детство, продлённое в юность, и юность, сохранённая в мужестве. Это вера в достижение невозможного. Множество людей, коснувшись этой стихии, потом вздыхают всю жизнь, другие злобятся на обман — скептики, сатирики, третьи (обезьяны) иной породы и, не зная никогда этого чувства, делают своё дело.
В богатырях земли бессознательно живёт это чувство, как невскрытый подземный пласт плодородия лежит под цветами луга...

Что есть художество? Вот какая-нибудь пичужка сидит на ветке, шишку долбит, и носик у неё кривой, и, с одной стороны, линия этого носика есть часть траектории чего-то огромного, вроде Марса а с другой — это великое предстоит сердцу умильно, понятно, ответно — восхищение от пустяка и пустяк это всё...

Дыхание жизни и смерти. Темно и ужасно всё нависло, капель. Есть глубже тоски слой души, царство безнадежности. Вести оттуда тем ужасны, что не оставляют от прошлого ничего: как будто жизни во времени вовсе не было, и всё прошлое такое же тусклое пятно, как это серое небо. По-иному сказать: вот ты жил и копил всю жизнь, а когда пришел чёрный день, то из копилки нечего взять.

Свобода просто избитое слово, она стала похожа на огромный хомут, в который одинаково проходит и слон, и лошадь, и осёл: всякое животное может пролезть через этот хомут, а воз остается на месте. В истинной свободе хомут по шее всякому животному и воз по силам (...). И эта свобода есть лишь другое название любви.
Нет, свобода это еще не любовь. Свобода — это путь любви или: свобода — это свет любви на кремнистом пути жизни.

Был ли сегодня хороший день или худой — не знаю. У меня в душе, как в природе поздней осенью, крутит и мутит тоска. Сегодня я заметил только, что на фоне серого ствола большого дерева трепетал один-единственный золотой листик.