Наталия Сухинина. Где живут счастливые?

Молодость горяча, горда и чересчур справедлива.

Достойная жизнь лёгкой не бывает.

Боль в глазах — это не заламывание рук и дрожащий голос. Боль в глазах нельзя сыграть даже гениальному актёру.

Любовь творит с человеком чудеса. Её жаркое прикосновение мгновенно растапливает слежавшийся снег, и даже вечная мерзлота оказывается под угрозой, если любовь терпелива и верна. Но любить детей — это одна сторона медали. Другая — научить ребёнка любить других. Учительницу, у которой сегодня болит голова и плохое настроение. Одноклассника, «доставшего» плоскими шуточками. И даже мать, ту самую, не знающую рецепта блинчиков. Принимать любовь — радость. Любить других — труд.

Молитва — особенный труд. В нём своя тайна, свои законы и свой промысел.

Говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекаются. А ещё от болезни.

Всю жизнь работая не разгибая спины, проверяя слёзы свои и сетования лесной чаще, она совершенно не освоила необходимую современную науку вертеться. Кто не искусен в ней, тому несладки наши будни и праздники.

Человек в беде почти всегда бывает одинок. Человек в беде уязвим и ослаблен. Горе ломает душу, корёжит, уродует. И вот она, небогатая палитра жалкого существования: кто обозлился, кто впал в безумие, кто спился, кто замуровал себя в четырёх стенах. Страшен указующий перст беды. Сегодня она ткнёт в одного, завтра без стука ворвётся в покой и благополучие другого, послезавтра подкосит третьего. Но ведь рядом люди.

Только сострадательное сердце способно жалеть. Других. Себя сострадательное сердце жалеть не умеет.

Как это страшно произнести — я православный. На тебя смотрят, больше того, в тебя пристально вглядываются, ищут соринку в глазу твоём, экзаменуют на добродетели. У всех ли нас «отлично» в православных зачётках? Или дохлые, худосочные троечки обличают нашу суть, и мы, дабы не засветиться, делаем хорошую мину при плохой игре?

Правы ли мы, журналисты, считая законным своим делом заглядывать в душу человеческую и сидеть, пережидая эти слёзы, держа наготове блокнот и ручку, в твёрдой уверенности, что нет другого выхода, — работа, мол, такая, судьба такая...