Наталья Старосельская. Людмила Чурсина

Настает пора, когда необходимо остановиться, оглянуться.

Мы — дети солнца! Это оно горит в нашей крови, это оно рждает гордые, огненные мысли, освещая мрак наших недоумений, оно — океан энергии, красоты и пьянящей душу радости.

С годами все больше понимаешь, насколько мы несовершенны, насколько важно прощение. И понимание. Потому что все наши беды происходят из-за того, что мы друг друга не понимаем. Мы чего-то хотим друг от друга, советы раздаем ведрами, а сами воспринимаеи их каплями.

Отношения людей, тем более семьи, — это очень сложная, тонкая, хрупкая вещь. С ней надо осторожно обращаться и в жизни, и тем более в театре, на сцене.

Как баловни судьбы, ни Каренин, ни Анна не стремятся к человеколюбию во всеобщем, а не в интимном значении. Ни один, ни другой не слышат иной боли, кроме своей собственной. Страдание делает Каренина добрее, мягче, приоткрывает ему смысл всепрощения.

Как святы замыслы твои, Господь, — и как непостижимы!

Вы меня удивляете. Я слышу, как вы жалуетесь на жизнь, почему же так боитесь лишиться ее?

Мы все ходим на острие жизни и смерти, но забываем о том, что мы смертны. И слава богу! Хотя, как говорил Толстой, день, прожитый без смертной памяти, — напрасно прожитый день. Но к этому приходишь только с годами. Нужно ценить каждый день, нужно ценить живых при жизни.

Если бы мы были истинно верующими, то мы бы смерти не боялись, приближения ее не боялись, понимая, что это переход в иное существование. В иное состояние.

Наши души подобно клавишам, способны звучать под нашими пальцами то музыкой Рахманинова, то мелодией Равеля — важно пробудить душу, чтобы она познала самое себя.

Антон Павлович Чехов для нас, может быть, с каждым годом все более отчетливо становится в ряд тех, кто не просто обозначил, но закрепил понимание руской интеллигенции на переломе веков со всеми их мучительными поисками своего места и назначения в жизни, с сомнениями, надеждами, невозможностью веры и любви.

Ты не верь смеху этой женщины, она смеется, когда ей хочется плакать.

Я не за разрушение, я за созидание. Наверное, это вообще тенденция нового поколения — скорее разрушать, чем созидать.

Мне кажется, что театр никогда не был агрессивен. Он никогда не воспитывал в человеке агрессивные чувства. В отличие от некоторых современных спектаклей. Кинематограф мог быть агрессивным, театр — нет.

Времена проходят, взгляды, как мы уже не единожды убеждались, меняются.

Может быть, в наше время это и есть главная загадка — человек, живущий по законам собственной совести и собственных нравственных правил, диктующих совершенно особые правила поведения.