У них всё есть, ты сам знаешь, а у меня ничего нет. Где же мне тягаться с ними, когда у них так много всего...
Пусть он простит её за то, что она слезами смочила манишку его безупречной белой сорочки. Она больше не будет такой.
Но ничто ему не поможет, если только он сам не сумеет помочь себе, — Клайд рано понял это.
В нём, как и в дразнящих его мальчишках, говорило извечное людское стремление к полному сходству, к стандарту.
Найдётся ли такой мужчина или такая женщина, которые не бывали порою жестоки друг к другу в делах любви?
В сущности, вне своей семьи он был совсем одинок, — и едва ли менее одинок в семье.
Его мозг можно было в это время сравнить с запертым безмолвным залом, где, против собственной воли, он оказался в полном одиночестве и вот размышляет над таинственными и и страшными желаниями или советами какой-то тёмной, первобытной части своего «я», не в силах ни отречься от неё, ни бежать и не находя в себе мужества как-либо действовать.
Как тяжко быть бедняком, без денег, без положения в обществе и не иметь возможности жить так, как хочешь.
Он дал ей погибнуть — и трусость в этом случае весьма слабое оправдание.
Это было временное оцепенение, момент равновесия между двумя одинаково властными стремлениями: действовать и не действовать.