Она рассказывала и о своем, но уклончиво, без имен, без названий, и впечатление от ее рассказов получалось смутное, хотя она со сладострастием описывала лето, купанье, рождественскую елку, хорошеньких кузин, вечеринки — словом, счастье, которого не было да и не могло быть у ребенка, сбежавшего из дому.
На любовь не должно быть запрета.
Одиночество, как лихорадка, разгуливается ночью.
Всякому приятно чувствовать свое превосходство. Но неплохо бы для этого иметь хоть какие-нибудь основания.
По моей переписи он гражданин преисподней.
Она олицетворяла победу над уродством – явление, порою более занимательное, чем настоящая красота, потому хотя бы, что в нем есть неожиданность. Здесь фокус заключался не в том, что она следила за собой или одевалась со вкусом, а в подчеркивании собственных изъянов – открыто их признавая, она превращала недостатки в достоинства.
Я ведь точно знала, что не стану звездой. Это слишком трудно, а если у тебя есть мозги, то еще и противно. Комплекса неполноценности мне не хватает; это только думают, что у звезды должно быть большое, жирное «Я», а на самом деле как раз этого ей и не положено. Не думай, что я не хочу разбогатеть или стать знаменитой. Это очень даже входит в мои планы, когда-нибудь, даст бог, я до этого дорвусь, но только пусть мое «Я» останется при мне.
Когда она научилась делать вид, будто знает французский, ей стало легче делать вид, будто она знает английский.
Но это дешевка — носить бриллианты, пока тебе нет сорока. И даже в сорок рисковано. По-настоящему они выглядят только на старухах.
Я хочу быть собой, когда в одно прекрасное утро проснусь и пойду завтракать к Тиффани.
Мы просто встретились однажды у реки — и всё. Мы чужие. Мы ничего друг другу не обещали. Мы никогда... О Господи Иисусе! Какие же мы чужие? Он был мой.
- 1
- 2