Набережную трудно изменить, поскольку она слагается из неба, берега и моря.

Время летит, как метеорит, не успеваешь оглядываться.

Надо было с чего-то начинать. Надо было что-то продолжать.

Конечно, это было отступление, но ведь отступал же и Кутузов.

А у меня другое отношение к смерти. Если бы я знала свой час, я бы совсем не торопилась — напротив, это знание стало бы для меня одним из условий свободы.

Есть две ревности: одна — ложь самому себе, своему сердцу, другая — ложь в других.

Но можно ли найти себя без поисков и, следовательно, без участия сердца?

Кстати, не подумай, что я исключаю себя из числа ищущих «новое» в прошлом.

В обязанность дружбе полную искренность я не ставлю и сама всегда и во всём откровенной быть не хочу, так как у каждого есть своя «святая святых».

Жизнь шла незаписанная, неназванная. Прошлое стало осязательно прошлым. Ещё более осязательным было настоящее с его ощущением независимости, ни перед кем невиновности, никому и ни в чём неодолженности.

Я легко забываю языки, а с языком теряешь душу народа.

Заходят, рассказывают об охоте, о бандитах. Говорят они на испорченном итальянском, я их понимаю, они меня — нет, но это ничуть не мешает нашим беседам.

Мне давно стало ясно, что Вы решились не шутить с жизнью, а победить её, раз уж судьба Вам её подарила.

Слишком много опыта было и мало счастья. В этом опыте, кстати сказать, таится убеждение, что с годами женщина входит во вкус семейной жизни, а мужчина теряет этот вкус.

Вы доверяете своим зрительным впечатлениям, а нужно как-то отделываться от них, и чем скорее, тем лучше. Им можно доверять, когда мы, например, обедаем, чтобы не поднести ложку к уху. А перед картиной надо искать зрительные впечатления художника, а не ваши.