Вениамин Каверин — цитаты из книг автора

Нет ничего убедительнее собственного примера.

Как ни сложна жизнь личности, жизнь человека ещё сложнее.

— Между прочим, замечено, Иван Павлыч, что я всю жизнь прислоняюсь к чужим семействам. Когда маленький был — к Сковородниковым, — помните, я вам рассказывал. Потом к Татариновым. А теперь к доктору.
— Пора, брат, уже и свое завести, — серьезно сказал Кораблев.
— Нет, Иван Павлыч.
— Почему так?
— У меня не идет это дело.
Кораблев помолчал.
Он налил себе, мы чокнулись, выпили, и он снова налил.

«Милый Пира-Полейкин, — было торопливо написано на голубоватом листке из его блокнота, — обнимаю тебя. Помни, ты веришь».

Отец уже на сборном пункте, и хотя он — офицер, мне всё-таки кажется нелепым и необъяснимым, что этот добрый, робкий, всю жизнь страдавший от застенчивости человек будет изо всех сил стараться убивать других людей и что для всех нас это стало теперь самым важным делом на свете.

Посторонние мысли, как известно, вредны для работы. В особенности когда невозможно сделать их непосторонними или даже главными.

Набережную трудно изменить, поскольку она слагается из неба, берега и моря.

Война кончилась пять лет назад, но для многих она ещё продолжается. В редкой семье не было потерь, и они не забыты. Не редкость и до сих пор встретить молодую женщину в трауре по мужу, погибшему на Марне или под Верденом. А сколько инвалидов, сирот, обездоленных матерей! Как часто и в праздничные дни видишь в окне бледное, скорбное лицо, выглядывающее из-за отогнутой занавески.

Каждый военный труд тяжел, но труд подводников, особенно на «малютках», таков, что я бы, кажется, не согласился променять на один поход «малютки» десять самых опасных полётов.

Время летит, как метеорит, не успеваешь оглядываться.

А в соседней комнате сестра перебирает карточки.
«Карточка — смерть, карточка — жизнь».

Надо было с чего-то начинать. Надо было что-то продолжать.

Конечно, это было отступление, но ведь отступал же и Кутузов.

А у меня другое отношение к смерти. Если бы я знала свой час, я бы совсем не торопилась — напротив, это знание стало бы для меня одним из условий свободы.

Есть две ревности: одна — ложь самому себе, своему сердцу, другая — ложь в других.