Люди стареют, Робер, люди теряют тех, кого любят, иначе не бывает. Даже прекратись все несчастья и войны, мы будем хоронить родителей и жить дольше собак, лошадей, крысы этой твоей... Выходит, не любить их? А нам что прикажешь? Прятаться от мужчин? Не радоваться? Не рожать, потому что война, потому что вас могут убить... Могут, и что? Шарахаться от счастья, потому что оно кончается? Да стань оно бесконечным, оно б несчастьем было, а... овечьей жвачкой! И не смей убивать его раньше времени, оно не только твое.
Свое горе начинает драть душу с опозданием, когда все доделано, убрано, сожжено и ты остаешься с ним один на один. Или почти один на один. Вот тогда оно и приходит, садится на кровать и начинает здесь жить. Долго... А горе друзей, оно болит сразу, оно зазора не дает. Правда, оно, сделав свое дело, иногда собирается и уходит.
— Сударыня, неужели вы примете безродную невестку?!
— Я приму тех женщин, которых приведут мои сыновья, заодно окончательно пойму, кем же они выросли.
Если судьба начинает издеваться, она делает это тонко.
Ваши воспоминания в неминуемой грызне над оставшимися без хозяев мисками становятся опасным оружием. Лучше их придержать.
Если зверь совсем как лошадь, только с рогами, долой рога! Это лошадь, с которой пошутили. Лошадь, господа…
Соберано Алваро как-то сказал Арно… моему мужу, что прежде, чем бояться того, чего мы не знаем, нужно избыть очевидное.