И только сейчас впервые он вдруг понял, что в конечном итоге все равно станет взрослым, будет принадлежать старшему поколению, но тогда у него уже не будет наставника, на которого всегда можно опереться, у которого всегда можно спросить совета.
Что ж, мне только это и оставалось — стать сильнее или погибнуть.
— Просто я сам хочу остаться в живых, — заявил Муртаг. — И мне дорога только моя собственная жизнь!
— Неужели тебе человека не жалко?
— Жалко? Это не человек, а враг! И к врагам у меня нет жалости! Я что, по-твоему, должен плакать от жалости, вместо того чтобы защищаться? Жалеть, что кому-то из врагов сделал больно? Да позволь я себе хоть раз такое, меня бы давно убили! Надо уметь защищать себя и то, что тебе дорого, чего бы это ни стоило!
— Всегда ты попадаешь в беду, когда я не с тобой. <...>
— А когда ты есть?
— Я съем неприятность прежде, чем она съест тебя.
Песни мёртвых — это плач живых.
Если в битве и есть некое благородство, то оно в том, чтобы защитить слабых от беды и смерти.
«Ау меня есть новое название для боли».
«Да? Какое же?»
«Стиратель. Потому что во время приступов она стирает все, и больше ничего для тебя не существует — ни мыслей, ни чувств. Только желание избавиться от боли. А когда Стиратель становится особенно силён, то уничтожает и все, что делает нас личностями, превращая в жалкие существа с самыми примитивными инстинктами, преследующими одну-единственную цель: спастись от этого ужаса».
— Глупый пятнадцатилетний мальчишка...
— Семнадцатилетний!
— Семнадцатилетний, прости. Семнадцатилетний другое дело, он мог бы продержаться целую минуту против слуг Дарзы.
Пока он [Мальбонте] избрал удобную тактику: ты не можешь никого предать, если не выбираешь ни одну из сторон.
Желание властвовать — это слабость. То, чем можно манипулировать.
Ты слишком много говоришь для того, кто любит воевать.
Чем больше я сопротивляюсь, тем сильнее я становлюсь.
Но перестань для начала блокировать то, чем уже владеешь.