Финрод – цитаты персонажа

Тогда, в сокровищнице, тебя вело сильное чувство. Это путь простой — и опасный. Любовь привела тебя в Дориат — но подумай, куда привела бы ненависть?

— С чего ты взял, будто я сомневаюсь?
— А чего стоит вера, не знающая сомнений? Вряд ли Единому угодна такая — ведь только сомневающийся способен чем-то веру обогатить.

Ты говоришь, что боишься заглядывать к себе в сердце, ибо там водятся оборотни? Я тоже боюсь. Но все же заглядываю в самые потайные уголки, нахожу своих оборотней и уничтожаю их. Ибо никто за меня этого не сделает, как и за тебя.

Если вы считаете, что слово — это что-то вроде дорожного плаща, который выбрасывают, когда он становится слишком грязен и изорван, значит, и ваши клятвы верности ничего не стоят.

— Мелькора можно любить, — сказал король. — Но сам он любит только себя, и других любит лишь как часть себя.

— Тогда я еще не был Номом, «Мудрым», Берен. Я был просто Артафинде, которого все любят, но никто не уважает. Кроме друга Мелькора, конечно. А друг Мелькор не упускал случая напеть мне, как я умен и талантлив, и как все другие слепы, если не замечают этого.
— И ты верил?
— Кто пил бы яд, если бы он не был сладким? Конечно, я верил, тем более что большая часть этого была правдой. Самая опасная ложь — это правда, Берен.
— Я думал, ложь и правда — это разные вещи.
Лицо Финрода внезапно стало жестким, опираясь на стол, он подался вперед:
— Берен, если я скажу, что ты — головорез, нищий, невежественный дикарь, дни которого — пепел, это будет правда или ложь?

Все айнур старались выглядеть как мы, чтобы не смущать нас и не пугать, но Мелькор и в этом превзошел их всех: он действительно выглядел как нолдо, не отличить. Правда, волосы его были снежно-белыми: очень редкий цвет среди нас. Одновременно и походить на всех — и отличаться; это он умел...

— Финрод, государь мой, мне больно уже от того, что я ее не вижу. Закрываю глаза — она передо мной; засыпаю — и слышу ее голос. Это, наверное, похоже на то, что испытали вы, когда погасли Деревья. Это... — горло сдавила судорога рыдания.
— ... Невыносимо, — подсказал Фелагунд.

Своих границ не знает никто. Чужих — тем паче.

Настанет день, когда законы, установленные людьми или эльфами, утратят над тобой власть. Только твой разум и твоё сердце будут тебя вести, и ты будешь знать, куда идёшь, но не будешь знать, чем твой путь окончится. И очень важно, оказавшись в таком положении, помнить: ради чего.

Никто из нас не есть изначальное зло, Берен. Даже Мелькор, даже Гортхаур — не зло, они только предались злу. Бояться нужно не того, что ты есть, — того, чем ты можешь стать.

Я вложил в этот город сердце. Я люблю его и готов за него умереть — но скажи, на что он был бы похож, если бы я захотел всей этой красоты для себя одного? Никому не позволил бы жить здесь, или того хуже — все, кроме меня, были бы рабами — моими и города? Берен, это была бы тюрьма. Красота погибла бы — она не нужна рабам, безразлична им. И я был бы занят только тем, что следил, понукал, заставлял и казнил. Всё моё время уходило бы на это, все мои силы. И — рано или поздно — я упустил бы что-то из виду, и возник бы мятеж, или, что вероятнее, один из моих рабов, жаждущий стать господином, перерезал бы мне горло во сне, снял корону и надел её себе на голову. Вот как придёт конец Мелькору — он захватит больше, чем сможет удержать.

Завершённое творение не есть собственность творца. Отделившись, оно должно жить своей жизнью, иначе погибнет.

— А ты можешь быть жестоким, король мой, — покачал головой Берен, придя в себя.
— Нет. Я могу быть безжалостным. Есть разница между жестокостью палача и безжалостностью лекаря, отсекающего заражённую плоть.