Оценивая себя в зеркале и возя щеткой по зубам, я думала, что существует два типа взрослых. Есть ван хутены — жалкие создания, которые рыскают по земле, ища, кого побольнее задеть. А есть такие, как мои родители, — ходят, как зомби, и автоматически делают всё, что надо делать, чтобы продолжать ходить.
Ни то, ни это будущее мне не нравилось.
Пока он читал, я влюбилась — так, как мы обычно засыпаем: медленно, а потом вдруг сразу.
Придет время, когда не останется людей, помнящих, что кто-то вообще был и даже что-то делал. Не останется никого, помнящего об Аристотеле или Клеопатре, не говоря уже о тебе. Все, что мы сделали, построили, написали, придумали и открыли, будет забыто. Все это, — я обвела рукой собравшихся, — исчезнет без следа. Может, это время придет скоро, может, до него еще миллионы лет, но даже если мы переживем коллапс Солнца, вечно человечество существовать не может. Было время до того, как живые организмы осознали свое существование, будет время и после нас. А если тебя беспокоит неизбежность забвения, предлагаю тебе игнорировать этот страх, как делают все остальные.
Парня бросила девушка.
Существуют произведения вроде «Царского недуга», о которых не хочется говорить вслух: это книги настолько особые, редкие и твои, что объявить о своих предпочтениях кажется предательством.
Когда ты попадаешь в отделение скорой помощи, первое, что они просят сделать, это оценить твою боль по шкале от одного до десяти, и так они решают, какое лекарство ввести и как быстро. Мне задавали этот вопрос сотню раз за все эти годы, и я помню, как однажды, когда я не могла дышать, и грудь моя была будто в огне, будто языки пламени лизали мои ребра изнутри, пытаясь пробраться наружу, чтобы сжечь всё моё тело, родители отвезли меня в скорую помощь. Медсестра спросила меня о боли, а я не могла даже говорить, так что я подняла девять пальцев.
Позже, когда они мне что-то ввели, медсестра вошла, и она вроде как гладила меня по руке, пока измеряла давление, и она сказала: «Знаешь, как я поняла, что ты боец? Ты назвала десятку девяткой».
Но дело было не совсем в этом. Я назвала ту боль девяткой, потому что сохраняла себе десятку. И вот они, великие и ужасные десять, ударяющие меня ещё и ещё, пока я не двигаясь лежу на кровати, уставившись в потолок, и волны швыряют меня на скалы, а затем уносят обратно в море, чтобы потом снова запустить меня в зубристые выступы утёса и оставить лежать на воде неутонувшей.
Чувства Хэйзел после смерти Августа
— Люди всегда привыкают к красоте.
— Я к тебе ещё не привык.