— А вы верите в Бога?
— Нет.
— Я тоже, по-моему, не верю. Мой отец был священником в Уэльсе — собственно, он до сих пор там. Мы жили над долиной. Он проповедовал овцам. Он был немножко странный. Правда, им это нравилось. Они даже подпускали его к себе, и он их гладил.
— Кто?
— Овцы. У них такие красивые глаза. Мы устраивали молебствия дома, вставали на колени перед диваном, и отец зарывался головой в подушки и стонал.
— Надо будет мне как-нибудь попробовать
— А вы верите в летающие тарелки?
— Нет.
— А я, по-моему верю. Подумайте только: столько миллионов планет, таких же, как наша, — кто-то ведь должен же быть там, на них, но они так далеко, что надо быть необыкновенно умным, чтобы добраться до нас. Мне, например, приятно было бы думать, что на нас смотрят какие-то существа высшего порядка, а вам?
— Надеюсь, что тот, кто на нас оттуда смотрит, обладает чувством юмора.
— Если бы я только знал почему. Если бы я мог это как-то изменить, я бы что угодно сделал. Я бы стал другим человеком...
— Это невозможно. Человек не может измениться. Если тебе отказали, сколько ни меняй шляп, ничего не поможет.
— Просто не могу понять почему. Томми, мы должны расстаться.
— Не говори мне так сейчас, когда между нами установилось взаимопонимание...
— Никакого взаимопонимания между нами нет. Ты в каком-то трансе. А я холоден, как селедка.
— Смешная ты девчонка. Ты иногда мне нравишься.
— Ты тоже иногда мне нравишься.
— Ты сегодня точно мертвый, точно зомби.
— Мне бы и хотелось быть мертвым.
— Он такое ничтожество. У нее же есть какой-то вкус.
— Вы недооцениваете Артура. У него много достоинств.
— Назовите хотя бы одно.
— Хороший характер.
— Слабенький он человечек. Ладно, ладно, мой дорогой, слишком поздно создавать Артуру авторитет в моих глазах.
— Брак может изменить его.
— Перемены производит страсть — та самая, что заставила Аполлона похитить Дафну. А здесь этого нет в помине.
— Не понимаю, откуда вы это взяли.
— Вы хотите сказать, что любовь способна облагородить Артура?
— Такое может с кем угодно произойти.
— Признайтесь, до сих пор вы ни разу не сказали о нем доброго слова.
— Но вы же над ним издеваетесь. Вы издеваетесь над всеми. Вот я и клюнул. А не следовало. Я уважаю Артура.
— Ты теперь никогда не бываешь со мной хорошим...
— Как же я могу быть хорошим, когда я в капкане?
— Ни в каком ты не в капкане — так ведь про кого угодно можно сказать. Мы с тобой оба могли бы быть свободны, если бы...
— Кто тебе вообще говорит про свободу?
— Ты, ты же сказал, что сидишь в капкане.
— Плевал я на свободу, по моему глубокому убеждению, никакой свободы нет — просто мне не нравится чувствовать себя связанным по рукам и ногам.
— И у тебя кто-то есть. Лора Импайетт. Ты встречаешься с ней по средам. Я знаю таких женщин — она коллекционирует мужчин и теперь охотится за тобой.
— Не будь занудой и не бросайся, как кошка, на других женщин. А то я начинаю думать, что ваш пол в самом деле отстает в развитии.
— Я вовсе не бросаюсь, как кошка, и говорю не вообще, а про конкретного человека!
— Это не довод, и криком ничего не добьешься.
— Ты специально выводишь меня из себя, чтобы потом унизить.
— Не моя вина, если у тебя интуитивное мышление, а не логическое. Женщины, говорят, гордятся этим.
В приюте все было пронизано примитивнейшей приверженностью канонам Евангелия. Это тоже вызывало у меня отвращение. Слова Кристел «будь хорошим» (хотя они и мало влияли на мое поведение, а то и не влияли вообще) значили для меня больше, чем заповеди Иисуса Христа. О Христе мне всегда говорили люди, которые смотрели на меня не только как на существо слаборазвитое, но и достойное жалости. Есть такая самодовольная благотворительная снисходительность, которую не способны скрыть даже люди вполне пристойные и которую даже малый ребенок способен распознать.
- 1
- 2