Ковры, обезьянки, кофейники, зеркала — ему было интересно всё. Вот так он и шёл по жизни, — подумала Сэм, — подбирал что-то по пути. Рассматривал и удивлялся. А потом шёл дальше. Он набивал свои карманы мандаринами и фигами, складывал в сумки ветки жасмина и экзотические травы, выбирал самые зрелые сыры. Он очень долго думал, не купить ли ему яркого длиннохвостого попугая, обученного отвечать грязнейшими ругательствами.

Мясник продолжал на них орать, капельки слюны летели из его рта и застревали в его густой чёрной бороде. По какой-то причине Сэм не могла понять ни единого его слова. То ли он ругался как-то необычно, то ли ТАРДИС просто отказывалась такое переводить. И в том, и в другом случае Сэм это устраивало.
— Он говорит, что мы лишили его всех средств к существованию, — кратко подытожил Доктор в свойственной ему восторженной манере. Он схватил Сэм за локоть. — Та лохматая животинка, по его словам, стоила тысячу дирн. Либо мы возмещаем ему ущерб, либо будут серьёзные последствия.
Сэм сглотнула:
— У меня нет денег.
— А я потратил всё, что у меня было, — его пакеты валялись по тротуару. — Я всегда так делаю.

Он пожалел, что его память была такой слабой. Иногда, когда он пытался вспомнить что-нибудь из своих предыдущих жизней, он словно вспоминал что-то, что ему рассказали или приснилось, или он прочёл об этом в книге. Из-за этого он чувствовал себя очень молодым. Очень маленьким на фоне величия своей жизни. Иногда не стоило утруждать свой разум, чтобы мысленно вернуться в какой-нибудь момент до Скаро, Лондона, Сан-Франциско, Лангбэрроу. Пускай прошлое приходит тогда, когда само того пожелает, — считал он. Так лучше всего. Потому что рано или поздно оно всё равно вернётся.

— А он тебе не рассказывал о том, как мы с ним наткнулись в Париже на Уайльда? После того, как Уайльд из тюрьмы вышел?
Сэм покачала головой:
— Он мало мне рассказывает о прошлом.
— Мы познакомились с ним, одним из лучших умов твоей эры...
Моей эры? — подумала Сэм.
— И они просидели весь день, попивая абсент и разговаривая о том, где они заказывают себе рубашки, — Айрис покачала головой.

— Хисперо — и город, и планета — живут по своим законам. Не следует так пренебрежительно относиться к тёмным силам, которые некоторым удалось тут обуздать, Хила.
— Да ладно тебе, Доктор, — сказала Сэм. — Ты же не хочешь сказать, что ты веришь в колдовство и чёрную магию? Уж кто-кто, но ты?!
— О книге по обёртке не судят, Сэм, — сказал он.
— Это ещё как понимать?
— Это значит, что были когда-то времена, когда я считал, что рациональность — это всё. Что можно понять что угодно, если с ясной головой применить логику и не поддаваться суевериям. Я считал всё это ерундой. Но сейчас... — он вздохнул. — Я бы сказал, что я этнометодологист. Это всё ещё наука. Но она о том, чтобы настроить себя на параметры общества, которое посещаешь. Думать с их точки зрения. Видеть их утешительные мифы и идеи изнутри. Теперь я не тороплюсь отбрасывать всё загадочное, похожее на волшебство. Возьмём, к примеру, вампиров, Сэм. Ты выросла с мыслью о том, что вампиры существуют только в фильмах ужасов и в старых легендах. Но ты их встречала: они настоящие. Они существуют на собственных условиях. Они такие же сказочные и обычные, как и мы с тобой.