— Аннушка, нам бы вот сейчас как-то вот держаться, вот как-то, друг дружки — ну вот сейчас не те времена, вот не те!
— Ой, дедуль, вот ты тысячу лет прожил. «Те времена» вообще когда-нибудь были?
— Конечно, были. Только я не застал.
— А никого не смущает, что он вообще-то не должен про нас знать? Или в этой семье Аннушке дозволено языком чесать?
— Ведь ты сама-то своим помелом кадку капусты нашинкуешь.
— Доброго дня, сынки!
— Ритуальные услуги дальше по коридору.
— А вот вы вдвоём мне сейчас быстренько объясните, а что за дерьмо происходит?
— Что происходит?
— Так вы же мне говорили, что Ольга мертва, а она жива! Кто держал её в плену? Почему она сейчас прячется? Я вообще ни черта не понимаю!
— Не слишком ли много вопросов для человека без трусов?
— Жан Ивановоч, в трусах я спросил бы то же самое.
Всё как у людей: кто-то помер, кто-то родился, а кто-то гавно.
Хочешь сделать хорошо — сделай сам.
— А закладку-то перезаказать можно. У них всегда есть запасной вариант на случай палева.
— О! А для нас у них нет варианта, а? Чтоб как в старые добрые времена — по билетику в театр или на поэтических вечерах. Вот что-то мне не очень верится, что сам Михаил Афанасьевич Булгаков по дворам шарился в поисках этой чёртовой закладки.
— Дети, времени мало. Обещайте мне сделать, как я скажу.
— Сначала скажи.
— Нет, сначала обещайте. [Жан и Аня кивают, дед Слава обращается к Ивану] А ты?
— Ну, если я уже в дети записан, хорошо. Батя.
— Хранительница с Климом спелись. Обложили нас как волков. Осталось нам только через флажки когти рвать. Бегите из Смоленска, детки. Бегите. Вот куда душа лежит, туда и бегите.
— Зачем бежать, если правда на нашей стороне? Мы должны тогда продолжать бороться.
— Да правда на нашей, а сила на ейной. Нам в этой войне не победить. Да и не буду я из-за одной гнили со всеми людями воевать. Не для этого я их столько веков тут оберегал.
— [Жан ругается на французском] Давайте все вместе уедем.
— Да вместе или врозь, тока езжайте быстрее. Быстрее!
— Подожди, а ты?
— А моя душа в Смоленске, куда от души уедешь.