Не потеря важна. Боль — вот что важно. Раз не болит, потеря не имеет значения.

Никогда не делай ничего, даже хорошего, только для того, чтобы утереть кому-то нос, — заметил отец. — Делай это потому, что это хорошо.

Все мы в молодости воображаем, что жизнь — это состязание на скорость. И только потом понимаем, что она — состязание на выносливость.

Ведь в любви — конечно, настоящей любви — больнее всего не получать удары, а самому их наносить.

Люди снисходительны к тому, кто походит на них и не старается стать лучше. Но если ты пытаешься быть выше других, то напрасно ждать симпатии с их стороны. Ведь они расценивают твоё поведение однозначно, как стремление выделиться, хотя ты ничуть не лучше их.

Отец учил её не сравнивать себя с теми, кто рядом, а учиться у мастеров, у тех, кого видишь только на экране или во сне.

Когда ты так бледна и худа, люди говорят, что ты изящна. Те из них, кому ты симпатична. Другие находят, что ты страшна как смерть.

В нашем деле, — говорила она, — ты или что-то великое, или великое ничто.

Человек всегда склонен гнаться за тем, что ускользает от него.

Только в борьбе с досадными ошибками языка и мысли, в упорной правке, которую я наносил снова и снова, рождается та малая художественная истина, до которой мы способны докопаться.

Но тут раздался звон будильника. Звон был пронзительный и настойчивый, бесцеремонный, как действительность, и неотвратимый, как наступающий день.

Женщина всегда чья-то добыча, тут или там — неважно, если она, конечно, достаточно глупа.

Жизнь, браток, — это дурдом, и каждый дурак, оказавшийся в нём, спешит стать центром внимания, чтобы в свою очередь быть растерзанным и раздавленным, а верх искусства состоит в том, чтобы втихаря, на цыпочках прокрасться мимо этого бедлама и выскользнуть в небытие, откуда ты и явился на белый свет.

В сущности, пока не зазвонил будильник, все было не так уж плохо, но это был еще не день, а сумрачное пространство полусна, смутная ничейная земля между ночью и днем.
Ночью — с ее кошмарами и днем — с его неприятностями.