Она тряхнула головой, чтобы откинуть назад свои вьющиеся блестящие волосы, и с решительным видом прижалась виском к щеке Колена.
Кругом воцарилась гробовая тишина, и он почувствовал, что отныне весь остальной мир не стоит для него и выеденного яйца.

Молчанье — речь, расстояние — лучший врач.

Стрелки показывали шесть часов — половину вечности...

— Не стоит плакать из-за девицы. Ни одна девица не стоит слёз.
— Я не из-за неё плакал, — сказал Анжель. — А из-за того, какой она была и и какой теперь станет.

— Женщины начисто лишены воображения, — продолжал Анна. — Они уверены, что достаточно их присутствия, чтобы заполнить жизнь. Но в мире так много всего другого.

Перечитывая свои записи, я прихожу к выводу, что вам, пожалуй, и в голову не придёт, что их автор получил кое-какое образование.

— Вот это да! Ни на что другое не похоже.
— Это совершенно не важно. Ты тоже ни на кого не похож.

Не может такое бесполезное чувство, как страдание, дать кому бы то ни было на что бы то ни было какие бы то ни было права.

В книжных магазинах, как известно, больше, чем где-либо, принято узнавать клиента, едва он соблаговолит переступить через порог.

— Я тебе больше не верю, — сказала она. — Женщина, которой наделали детей, не может верить мужчинам. Особенно тому, кто наделал.

Нельзя говорить, что глаза закрыты. Глаза не могут быть закрыты только потому, что опущены веки. Они открыты вовнутрь. Если вы открытые двери завалите камнями, то двери от этого не закроются.

— Да, — ответил Ангель. — Два года. У меня было помутнение сознания. Я много чего напорол.
— Запас еще есть... — обнадежил Жакмор. — Можно пороть дальше. Еще не все потеряно.