Порою, когда случается какая-нибудь беда, реальность становится слишком неожиданной и странной, непостижимой, и всё тут же заполняет собой нереальное. Движения замедляются, кадр за кадром, словно во сне; один жест, одна фраза длятся вечность.

Наверное, самое болезненное потрясение испытываешь, когда вдруг понимаешь, насколько был слеп.

... Моя пагубная привычка — убеждать себя в том, что интересные, необычные люди — непременно люди добрые и хорошие.

В двадцать лет мне казалось, что я бессмертен.

... Я считаю, что глубокое знакомство с одной книгой лучше, чем поверхностное с сотней.

— Ты никогда не пробовал в минуты беспокойства думать на другом языке? — оборвал меня Генри.
— Что-что?
— Это позволяет держать себя в руках, не дает мыслям разбегаться.

В величайшей поэзии музыка проступает, даже если ты не знаком с языком.

Накрахмаленные рубашки и свежевычищенные костюмы очень-очень неплохо прикрывают кучу грехов.

На свете нет ничего более одинокого и бестолкового, чем бессонница.

Когда тоскуешь по дому, <...> просто взгляни на небо. Потому что, куда бы ты ни поехала, луна везде — одна и та же.

Красота редко несет покой и утешение. Напротив. Подлинная красота всегда тревожит.

Люди не обращают внимания на девяносто процентов того, что видят.

Можно глядеть на картину неделю и потом ни разу о ней не вспомнить. Можно глядеть на картину всего секунду и помнить о ней всю жизнь.

В бесконечности времени любое действие обращается в ничто.

Мне подумалось, что она очень красива — тревожной, почти средневековой красотой, уловить которую не смог бы глаз случайного наблюдателя.