Если все время молчать, то что-то сгорает внутри или взрывается. Бывает, что помогают слезы.

Необъяснима власть родного языка! Самое простое слово становится паролем. Его произносят губы, а слышит — и отзывается — сердце. Что будет потом, окрепнет ли душевная связь между говорящими или все исчезнет, как только в воздухе растает последнее слово, неважно; пароль назван.

В любимом теле нет ничего запретного или стыдного, оно бесконечно желанно.

— Нет, — человек сморгнул несколько раз, — я вовсе не сержусь. Я... плачу.
Сейчас спросит: «Почему?»
— О чем? — спросила она.
— О том, что никто не придет назад.

У кротких другая гордость: молчание.

Можно забыть чье-то лицо или имя, можно изгнать из памяти целые куски жизни — как ножницами вырезать; но бывают дни, которые остаются навсегда, и не только не стираются, но делаются ярче, словно перед глазами проплывает знакомая кинолента.

Ганич уже понял, что она права, что в вопросах жизни и смерти женщины всегда правы — они воспринимают мир иначе, и бессмысленно стараться это постичь, нужно просто поверить — и послушаться.

За все надо платить. Цена греха — вина: бремя, которое с него никто не снимет.

Свято место пусто не бывает, а хорошая квартира тем более.

Лариса была устроена так же, как большинство женщин: они думают одновременно о разном и на несколько ходов вперед.

Отражения тех, кто ушел, остается — отпечатком, который сохранится навсегда. Иначе как объяснить, что зеркала со временем тускнеют?..

Оказывается, человека может погубить — или спасти — бесконечно малая величина, случайность.

Рождаются мальчики — быть войне, говорили старики.

Каждая власть приносит свое право, в котором вечно не хватает места для кого-то неугодного, и этот неугодный объявляется вне всякого права, даже и римского; для простоты.

То, что не имело названия — врожденная неразделимость целого, рассеченная неведомой волей и вновь соединенная страшным временем, люди привыкли называть любовью, словно половинки разрезанного яблока знают слово «любовь».