Одуванчиков жёлтые лужицы,
утонула в них бабочки тень,
мотыльками пух тополя кружится,
и фонтаном бьёт в небо сирень.

В палисаднике алые всполохи -
распускает тюльпан лепестки,
не грусти, что метели черёмухи
серебрят нам сегодня виски.

Если что-то и было впустую,
не жалей и корить не спеши,
я пушинками лёгкими сдую
все былые печали с души.

А берёзе высокой и гибкой
кружевная накидка к лицу...
ради взмаха ресниц и улыбки
собираю слова, как пыльцу.

Хранит июльское тепло
загар листвы в притихшей роще,
что отцвело, то отцвело -
давай смотреть на вещи проще.

Гудит берёзовая медь
о том, что мы ночами просим -
нам так не хочется стареть,
приди немного позже осень.

Алеют на щеках рябин
до снега поцелуи лета,
приносит грусть кто нас любил -
такой обряд, и ты не сетуй.

Останешься красивым сном,
и осень жизни неизбежна...
а у того, что мы вернём,
цены уже не будет прежней.

У зеркала притихла ты -
морщинки и седая прядь,
а мы, как поздние цветы,
не верим — время увядать.

А в памяти ночной грозы
весенний день и майский гром,
какая осень без слезы,
без сожалений о былом.

И будь ты грешен, будь святой,
за птичьей стаей не взлететь...
и дождь серебряной метлой
метёт берёзовую медь.

Наверное, тоже не спите
и вспомнили всё ненароком,
метели стирают граффити
берёзовых теней у окон.

Печаль — не единственный мостик,
который лежит между нами,
а клён — одна кожа да кости -
утешится белыми снами.

Что лучшая песня не спета,
бессонница снова пророчит,
из пряжи запутанных веток
соткутся весенние ночи.

И била судьба, и ломала,
сегодня — сердечная смута...
узнала душа, что ей мало
покоя в тепле и уюта.

Что чувства? — весенние грозы:
шумят и тревожат ночами,
худыми руками берёза
родившийся месяц качает.

Поплачься — не вовремя встретил,
и что нам хотелось — не вышло,
снега — лепестками соцветий -
летят с замерзающих вишен.

Дай время — и станем ручными,
а память — и кара, и милость,
как сны вспоминаем ночные -
припомнилось, тут же забылось.

Всё ладится в общем и целом,
тоску можно спрятать в бумагу...
а синие тени на белом
слагают январскую сагу.

А вчера журавлиная стая
разбудила с утра синеву,
одуванчики золото мая
уронили в сырую траву.

Поначалу и ты оробела,
я в тумане черёмух пропал,
поцелованный бабочкой белой
лепестки осыпает тюльпан.

Оказалась душа твоя чуткой,
поняла мою нежность рука,
прилетевшие дикие утки
отбелили в пруду облака.

И не верь, если фразу услышим -
выбираем дороги не мы...
в седине — и цветение вишен,
и нестёртая память зимы.

Давай на грусть наложим вето,
когда не спится до рассвета,
когда ты в зеркало не глядя,
седые вспоминаешь пряди.

Молчание плетёт интригу,
не делай вид — читаешь книгу,
печаль плетёт у сердца кокон -
постой со мной у синих окон.

На город лёг туман акаций,
душа зовёт в нём потеряться,
а ветер вишню в белой шали,
слегка касаясь, утешает.

Поплачься, если станет легче,
а майский дождь у окон шепчет,
что за весной не осень — лето...
давай на грусть наложим вето.

Не грусти, не вздыхай, что скитальцы -
сновидения, память, душа,
и в туманы цветущих акаций
беззаботная юность ушла.

Не жалей, что уже невозможно
к облакам — через поле — босой,
где шмеля угостит подорожник
из зелёной ладошки росой.

И о том, как любила ревниво,
не стыдясь своих слёз, говори,
искупавшись, накинула ива
розоватый платочек зари.

Одуванчик наденет корону...
а сегодня под песню ручья
для тебя худощавые клёны
принесли синеву на плечах.

В комнате пахло сиренью,
в полдень закончился дождь,
ты призывала к смиренью -
против судьбы не пойдёшь.

Нервно крутило свой локон,
плакалась, я утешал,
майская вишня у окон
куталась в белую шаль.

Солнце скатилось за рощу,
в сумерки — лунная медь,
ты говорила, что проще
надо на вещи смотреть.

Я соглашался кивком,
падал к ногам твоим тенью,
билась душа мотыльком...
в комнате пахло сиренью.

Слеза росы и неба просинь
в густых ресницах васильков,
и грусть вечернюю уносят
метели белых мотыльков.

Ни травы, ни цветы, ни ясень
не ждут большой ночной грозы,
и мир так радужно прекрасен
в прозрачных крыльях стрекозы.

Пьянит и воздуха глоток,
и нежный аромат сирени,
и зайчик солнечный прилёг
на загорелые колени.

Трубят шмели, что ты пришла,
мы голубям накрошим хлеба...
и одуванчиком душа
летит на голубое небо.

По лужам облака плывут,
последний снег зачах,
и сосны держат синеву
на бронзовых плечах.

На все лады поют ручьи,
что всё в твоих руках,
гуляют важные грачи
в потёртых сюртуках.

Дождям — в жемчужную росу,
метелям — в память лет,
я, как огонь любви, несу
багряных роз букет.

Возьмёшь цветы, я, не дыша,
услышу — горячо...
и сизым голубем душа -
на белое плечо.

Разбудят ветер две синицы,
закружит майских вишен цвет,
не седины душа боится,
а памяти ушедших лет.

Пух тополей — метелью белой,
пройдём и это, не впервой,
и ляжет то, что отболело,
на зорьке скошенной травой.

Дождь пошумел листвой и выпил
всю синеву одним глотком,
к чему стенания и всхлипы -
кто говорил, что жить легко.

Багряным пламенем тюльпаны
горят у окон поутру...
и живы мы, и не пропали,
и устояли на ветру.

С начала июня — неделя,
тюльпаны уже отцвели,
о вечности лета гудели
траве золотые шмели.

А пышную зелень квартала
губили не тучи, а зной,
смотрел, как сирень отцветала,
со мной одуванчик седой.

Я знал, что меня ты любила
и что не сойтись берегам,
цветущая ветка рябины
досталась февральским снегам.

Когда нас былое отпустит,
и память, и годы решат...
мы кто? — только коконы грусти,
а бабочкой станет душа.

Смотрели василёк и подорожник,
как бабочек прогнал с поляны дождик,
макушку целовал ромашке рыжей
и мял ей накрахмаленные брыжи.

Лениво тучи уползли на север,
дрожал насквозь промокший русый клевер,
дышала тяжело листва густая,
и день отлёта знала птичья стая.

Пчела гудела — скоротечно лето,
и тени кружева плели из света,
слетались голуби, просили хлеба...
а в лужах твой двойник касался неба.

Сверни с дороги в сквер пустой,
остановись и просто слушай,
как в сумрак золотой листвой
летят берёзовые души.

Погожих дней наперечёт,
похоже, осень будет ранней,
а время сквозь тебя течёт,
смывая пласт воспоминаний.

Цветущий луг, гудящий шмель
под шум метели будут сниться,
журавль — за тридевять земель,
с тобой останется синица.

Опавший лист стремится в высь,
надеясь, птичьи стаи примут...
пора домой — там заждались
попутчики в большую зиму.