Александра Захарова

Не серчай на слезы, скопившиеся в глазах.
За меня держись. За цветы на моих руках.
Ты забудешь все, что клонило тебя во тьму.
Ты держись за меня.
А я тебе помогу.

Мы с тобой уедем куда-нибудь далеко,
Чтобы вместо реки — шоколадное молоко,
Вместо солнца — опустится к городу наш фонарь,
И впервые звонить будут птицы, а не звонарь.

Хорошие девочки тоже умеют стрелять.
Не взглядом в упор, а свинцовыми пулями в спину.
Они научились курить и в лесах пропадать,
И тихо молиться, как мать, обнимая осину.

Хорошие девочки знают о нашей войне
И в бой, засучив рукава, рвутся жадно и смело.
На третьей, четвертой, седьмой и десятой волне
Сражаются так, как мужчины порой и не смеют.

Хорошие девочки не замечают цветов,
Которые дарит им Смерть перед каждым свиданьем.
Они отвечают:
— Наш взвод умирать не готов!
И в легких ботиночках мчатся за новым заданьем.

Ну и пусть, что с утра шел дождь.
Он не сбил наш ночной маршрут.
(Лужи вздыбились — не пройдешь.
Свою линию кроны гнут).

А сейчас город так красив!
Горстью звезд поделилась Ночь.
Одеяло на плащ сменив,
День, зевая, уходит прочь.

Останется всё.

Не останутся только
Следы моих ног на песке.
Вода не соленой окажется
— горькой
На лунном дырявом куске.

Зашлепает осень
по нежной ладони
И в лужу прибой превратит.
Меня унесут
белоснежные кони,
И травы заменят гранит.

Сольется пейзаж
В одной маленькой капле,
Которую я сохраню.
Так лучше беречь что-то в сердце,
Не так ли,
Минуя души западню?

Тверже камня — уставшее сердце.
Мягче облака — мысли вне мира.
Я пытаюсь спастись, отогреться
На руках черно-белого сира.

Сир, сеньор, господин, Вы простыли
И меня заразили простудой.
Вы совсем обо всем позабыли.
Ну и ладно. Я больше не буду

Утешать Вас кофейною гущей
И чаинками с мятой и медом.
Окрестите Вы новую «лучшей»,
А она Вас — «Святейшим Милордом».

Эпицентр души и экватор тела.
Если б знала Земля о такой Луне,
То ни в жесть, никогда бы не захотела
Вот такого вот «спутника». Легче мелом
Начертить серый круг на своей спине.

Зверь, которого выгнали из вольера,
Не сказав, как ему в этом мире жить.
Кто-то умный назвал это «новой эрой».
Я зову это просто «потерей веры
И надежды на то, что смогу любить».

Я соткал за свой век полотно из громких интриг,
И никто не зовет такого, как я, человеком.
Я выискивал черные знания в тысяче книг,
Столь же черных, как если бы их размешали с пеплом.

И душа не проходит проверку на чистоту,
И ладони грязны, как и мысли, от смрадных желаний.
Я ценю слабый пол только лишь за его красоту.
Мне нет дела до женских обид и вселенских страданий.

Обними меня, Лис. Так умеет обнять
Только Солнце восходом и звездами — ночи.
Никому на планетах, увы, не понять,
Почему мы друг к другу привязаны прочно.
Я смотрю на людей. Очень странный народ.
Могут с легкостью бросить, унизить, обидеть,
А порою всех тех, с кем судьба их сведет,
Могут раз — и до ужаса возненавидеть.
Я боюсь самой страшной планеты, мой друг,
Где все, скрючившись, что-то считают и пишут,
Никого не любя и не видя вокруг.
Там ребенку не верят и чуда не ищут.

Мы родились не вовремя и немножечко поэтичными.
Мы родились не в городе — в называемых неприличными
Бело-пустынных домиках, громко дышащих полуставнями.
Мы родились не вовремя. Нас никто не задумал равными.
Чайки нас кличут за́ морем, омывающим наше прошлое.
Звезды кричат и падают, рассыпаясь по небу крошками.
Мы родились запретными. Мы для мира себе царапаем
Руки и сердце перьями. В океанах событий плаваем.

Она была очень, невыносимо красива.
Читала взахлеб скандинавские грустные сказки.
Храбрилась, мешая тайфуны и яркие краски.
Жила через раз, но других никогда не винила.