Анна Элис

Люди, которые говорят о том, что им не нужна помощь, нуждаются в ней больше остальных.

Я отнюдь не святой.
Я – моральный убийца. Воин.
Ратник собственной битвы, изгой в философском запое.

Я душевнобольной.
С ангедонией и паранойей.
С рассечённой губой и судьбой.

Я живой. И мне больно.

Пожелаешь остаться – поддамся; убить – я позволю: я готов, если вскроет за миг и навек успокоит.
Я готов на убой.
Я мечтаю быть честным с тобою.

Только правда моя для тебя ничего не стоит.

Я отнюдь не святой.
Я – моральный убийца. Воин.
Ратник собственной битвы, изгой в философском запое.

Я душевнобольной.
С ангедонией и паранойей.
С рассечённой губой и судьбой.

Я живой. И мне больно.

Пожелаешь остаться – поддамся; убить – я позволю: я готов, если вскроет за миг и навек успокоит.
Я готов на убой.
Я мечтаю быть честным с тобою.

Только правда моя для тебя ничего не стоит.

Посчитай, сколько шрамов на нас,
Сколько ран, сколько крови алой,
Сколько язв на душе из-за ласк,
Сколько лжи во взаимном «мне мало»,
Сколько низших эмоций ты спас,
Сколько гас во мне ради забавы,
Сколько раз проводил мастер-класс
«Оцени свою грусть на сто баллов»,
Сколько клялся, что мир не предаст,
Сколько сердце твоё бунтовало,
Сколько прятал ты чувства от глаз,
Сколько волком выл в стенах подвала.

Посчитай, сколько было «погряз»,
Сколько болью мой мозг вышибало,
Сколько я произнёс лишних фраз
Вместо «как меня всё зае…»

Я фантомной печалью пронизан. Простужен.
Словно псих продолжаю в тебя погружаться.
Мне едва эта боль не костями наружу
И едва хватит сил, чтоб ещё продержаться.

Я уйду поутру, не успев сделать хуже.
Захлебнусь своим сном, прекратив унижаться.
Мне едва без тебя этот мир будет нужен,
Но едва это стоит того, чтоб сражаться.

Моё сердце стучит, отбивая свой ритм молотком.
Не даёт мне дышать.
(Это чувство вообще здоровое?)
Всякий раз, перед сном, вырываю его целиком.
А с утра узнаю, что за рёбрами бьётся новое.

Мою жизнь пишет грустный талантливый автор:
Не спадает апатия даже на час.

Глупо думать о том, что со мной будет завтра.
Мне бы справиться с этим хотя бы сейчас

Мне смешно от «прибудет подмога»
И от «точно должно полегчать».
Я устал избегать монолога,
Но не знаю, как можно начать.

О тебе ярких грёз слишком много,
По тебе нестерпимо скучать.
Я прошу, отпусти, ради бога.
Мне так больно, что нет сил кричать.

Мне не спится. Всё в лучших традициях.

Я влюбился в тот вид под ресницами:
там шеренгами и вереницами
разлетались замёрзшие птицы, но

мутнела без них роговица на
его опустевших глазах.

Сняв халат, я терялся в больнице; притворялся своим, менял лица.

Я сумел от него заразиться, но 

глотая все лезвия, спицы, он
шептал мне, что хочет лечиться, и
топил моих птиц в слезах.

Мне только хуже.
(Счастлив, да? Ты всё во мне разрушил.)
Я разболелся, шляясь в тонкой летней куртке в эту стужу.
Мне холодно. И жарко. Тело ломит. Заложило уши.
Ну что ты, дело не в тебе. Я просто захворал.
(Тобой простужен.)

Я (без тебя) устал. Я не могу дышать без боли.
(Ты мне нужен.)
(Ты тоже не забыл о нас, я прав? Тебя ведь тоже эти мысли душат?)
Я вою ночью в тишине. Моё отчаяние, мой страх – всё с воплями наружу.
Лишь память греет изнутри.
И в то же время рвёт на части душу.

Мне на выбор: в висок одиночный,
Пьяный очерк, нирвана воочию.
Каждый час, каждый день, каждой ночью
Мою душу рвёт в мелкие клочья.

(Это можно списать на побочные.)

Впрочем, только одно знаю точно:
Каждый час, каждый день, каждой ночью
Я хочу отпустить тебя.

(Очень.)

Я хранил свою стойкость в душе-инвалиде,
Позволял им себя на куски раздробить.
Я терпел, повторяя, что страх непостыден,
Лишь бы только сберечь нашу тонкую нить.

Я сбегал от себя, укрываясь в обиде,
И кричал в невозможности боль разбить.
Задыхаясь годами, весь мир ненавидел,
Лишь бы только сильнее тебя любить.

«Прости за всё и, ради бога, перестань мне сниться».
Я исписал цитатой грёбаного Нойза все страницы.
Влюбиться снова? Ни за что. Мне душу расщепило на частицы.
Разбило болью в щепки, вдребезги, на мелкие куски.

Но знаешь что? Закинешь в прошлое – я выберу родиться.
И с ранеными чувствами прожить ещё лет тридцать.
Освободиться? Брось. Ведь я слабак, кретин, дурак, тупица.
(Прекрасно знающий, что муки и тебе близки.)

«Прости за всё и, ради бога, перестань мне сниться».
Я исписал цитатой грёбаного Нойза все страницы.
Лечиться надо. Только как? Давно пора в больницу.
Пока не взвыл, как зверь, от оглушающей тоски.

Я сроднился с контролем эмоций и воли.
С меланхолией, дымом и вечным упадком.
С сожалением, стёртым до ран и мозолей,
И с тоской, ставшей чем-то сродни лихорадке.

Мне осталось привыкнуть к своей ложной роли:
К этой фальши в улыбке и к коже в «заплатках».
К этим мыслям о том, что любовь – жажда боли;
Что я пуст, что я слаб.
И что я не в порядке.

Человека может убить одно слово

У моей боли был предел: меня пронзало ею как рапирой.
У моей грусти — грань: она была тонка как нить.
Я эту боль терпел. В итоге стал её кумиром.
А грусть закапывал. Но не сумел похоронить.

Я так устал.
Вся эта жизнь мне кажется театром злой сатиры.
Мне страшно это чувствовать.
И сложно объяснить.
Невыносимо не само желание уйти из мира.
Невыносимо то, что мне приходится с ним жить.