— Мне очень жаль. Я не знал об этом. Надеюсь, вы понимаете, что это эксцесс, пока мы ещё не всегда можем справиться с этим.
— Это не оправдание.
— Я не оправдываюсь, я объясняю. Диктатура пролетариата — власть опирающаяся на насилие и в сломе старого строя она не ограничена никакими законами. Короче: «Salus populi suprema lex esto» помните Цицерон. [Да будет благо народа высшим законом. Цицерон. О законах.]
— Благо народа есть высший закон. Прекрасная эпиграмма, а как же быть честным людям, чтобы их не ставили к стенке. За косой взгляд.
— Честным людям революция не грозит ничем. Этот офицер забыл, что сейчас декабрь, а не июль семнадцатого года.

— Они умышленно создают пробку на границе, чтоб вызвать беспорядки и осложнить начавшиеся переговоры о мире.
— Тут такое творится... Вы второй кто о защите пропускного пункта говорит. Надёжной армейской охраной. Нет никакой, ни надёжной, ни ненадёжной...
— Да видел уже, на станции обстановка накалённая, товарищи. Так какого же рожна, вы офицеров расстреливаете? Совсем рехнулись? А если бы эта толпа раздавила вас, а потом пошла на проволочные заграждение, а немцы ударили бы из пулемётов. Тысячи убитых и сорванные переговоры! Виновные в расстреле будут строго наказаны, можете не сомневаться.
— Эх, не мордовали вас золотопогонники. не материли... А мы натерпелись!
— Меня тоже на Сахалине десять лет пирогами потчевали, однако я ж не мщу своим бывшим «учителям».

— Через десять минут вас сомнут. Сколько у вас людей?
— Решили полюбоваться?
— Отделение и два пулемёта должны подойти. Что делать будем?
— Ясно. А ничего. Перекрываем границу или отойдите в сторону пусть бегут на пулемёты. Взвод, слушай мою команду! Ко мне! Примкнуть штыки!
— Гамаюн, против безоружных нельзя!
— Пулемётчики, десять шагов вперёд! Марш! Прицел четыре, целик два! По немецким позициям, приготовиться! Становись! Правая шеренга кругом! К бою! Все назад, будем пропускать только в установленном порядке!
— Однако, хватка у вас. Слушай капитан, а ты теперь в «установленном порядке» туда, к германцам?
— У меня в вагоне осталась семья, позвольте мне уйти! И начните пропускать людей, следующий натиск вы не выдержите...

— Будьте здоровы, ауфидерзейн! Вот так!
— Вы не имеете права, отнимать собственность. У вас нет совести. Я буду жаловаться самому Марксу.
— Маркс уже одобрил наши действия. Прочтите на досуге манифест коммунистической партии.
— В отличие от вашей буржуазной совести, наша совесть революционная, народная! Вы обобрали народ, а мы всё это вернём. Вот ваш паспорт и... гуляйте.

— Слушаю вас, Александр Николаевич.
— Господин Ульянов, я вас понимаю. Более того, я готов служить революции, если это нужно. Но жестокость... Толпа мстит нам, это страшно. Мне говорили, что большевики принципиальные противники смертной казни.
— Жестокость. Как вы полагаете, смирятся контрреволюционные офицеры с победой революции? Старые генералы не смирились и ещё тысячи, десятки тысяч не смирятся и выступят против советской власти. Мы будем карать за эти выступления смертью и месть здесь не причём. Это чушь. Никакая власть не обходится без смертной казни, вопрос лишь в том, против кого конкретно она применяется и польза от этих смертей. Это оружие, и оно должно направляться против врагов. Это был у нас чисто теоретический диалог.
— Я хочу сказать тебе совершенно искренне, Владимир. Если помнишь, после высочайшего рескрипта о пожаловании мне чина генерала-майора, я ходил представляться императору. Он спросил: вы служите на границе? Я говорю: да Ваше величество. Он спрашивает: как там у вас с охотой? Кабанов много? Как раз за день, из Финляндии с боями прошла шайка контрабандистов, погибло много солдат. Я, конечно, не думал, что он будет спрашивать об этом, но говорить... О кабанах! Когда служат панихиды...

— Скажу откровенно, только сейчас до меня начинает доходить, что такое граница, ну и служба по её охране. Если бы не вы вчера, могло произойти несчастье.
— Не надо меня благодарить, я действовал, как мне полагается. Офицеру пограничной службы.
— Принято решение о возобновлении действия пограничной охраны.
— Позвольте, в день октябрьского переворота...
— Революции!
— Хорошо, пусть будет революции. Один из ваших «революционных товарищей» заявил в штабе погранслужбы освободить помещение и заявил, что все люди отныне братья и границы не нужны. Стало быть, и мы.
— Давайте разберёмся спокойно, первое этот «товарищ» либо дурак, либо провокатор. Да. Глава нашей партии большевиков Ульянов — Ленин говорит, что мы стоим за государство. А государство, предполагает её границы. В прежнем вашем качестве вы нам действительно не нужны, тут нет противоречия. Старая служба была создана не выпускать людей за границу, новая служба будет работать на благо человека, даст ему самому решать, где жить.

— Говорит привёз товарища Житомирского, городского комиссара по финансам, тот осматривает помещение банка под финансовый отдел. Пошли, всё равно мы этого комиссара в глаза не видели, а в мандатах этих, сам чёрт ногу сломает.
— Автомобиль.
— Ага. Знакомый узорчик шин.
— Ушел Серж. Не поверишь, за всю службу в первый раз попятнали. Оружие держи наготове.
— Ну что, давай посмотрим из-за чего весь сыр-бор. Деньги... Не наши.
— Менд оф Ингленд иц файф. Фунты стерлингов. Купюры по пять фунтов, в каждой пачке по сто штук. А тут их не менее пятисот. Вот и считай.
— Ничё себе. Двести пятьдесят тыщь. С ума сойти можно.
— По прежнему курсу шесть рублей фунт, это полтора миллиона получается. А по нынешним вообще не пересчитать. Знали мерзавцы за что жизнью рискуют.
— А с другой стороны, на кой чёрт им здесь иностранные деньги.
— Наивные рассуждения, Серж пришел с немецкой стороны. Собирался обратно, когда он будет там, эти деньги у него охотно бы купили.
— На кой чёрт мне за деньги деньги покупать? Я понимаю одежда, хлеб, но деньги? Но научимся, на первое время у нас образованный ты есть...
— Это же... Это же валюта! А ещё хотите всей Россией управлять... Таких элементарных вещей не понимаете.

— Всё-таки двинулось дело с мёртвой точки.
— А я уверен, что половина этих людей увезёт свои ценности с собой. Можете не сомневаться.
— Почему вы так считаете?
— Что везёте?
— Одежду. Сахар фунта два. И деньги рублей пятьсот.
— И всё?
— Истинный крест.
— Посмотрим. Последний раз спрашиваю, вы всё назвали?
— Вот те вам, а чего я не назвал? Вы, гражданин, дурака-то не валяйте. Думаете, спрятал чего... Прошу, прошу, вот...
— Дайте нож.
— А-а-а... А я-то думал, золотишко, а то портреты, семейные поди...
— Это мои дедушки-бабушки, тёти-дяди и дети.
— И все ваши? Изабе... Наттье... Дедушки... Авторы этих работ — крупнейшие художники восемнадцатого-девятнадцатого веков. У кого вы купили эту коллекцию? Советую говорить правду! Это всё стоит не менее сорока-пятидесяти тысяч золотых рублей. Уезжали бы сами, раз невтерпёж... Что же вы Россию разворовываете?!
— А она будет? Россия будет-то? Вон, истинно русские к немцам бегут. Остаётся-то кто? Комиссары да инородцы.
— Проваливайте, вы — истинно русский!
— Дерьмецы и ублюдки. Погодите, дайте срок мы вам всем требуху-то повыпустим. Мерзавцы.
— Таких отпускать нельзя!
— Согласен с вами. Таких надо отводить туда! Под пакгауз! И сразу пулю в лоб! К сожалению, не имеем право... А вам спасибо, между прочим. Вы мне ещё одну сторону границы помогли открыть.
— Константин Петрович, сколько ещё сторон границы откроется...