Я научился страдать пассивно.
В данном случае у меня были все признаки болезни печени (в этом нельзя было ошибиться), включая главный симптом: «апатия и непреодолимое отвращение ко всякого рода труду». Как меня мучил этот недуг — невозможно описать. Я страдал им с колыбели. С тех пор как я пошёл в школу, болезнь не отпускала меня почти ни на один день.
Это было странное, но приятное состояние. Такое бывает, когда слишком долго чего-то хочешь, тратишь на достижение последние силы и наконец получаешь желаемое. Умом осознаешь и принимаешь ситуацию, но не имеешь ресурсов, чтобы прочувствовать успех. Ты выжат, высушен, развеян по ветру. Уже не способен радоваться сердцем – только головой. Не страдаешь – паришь в пустоте наедине со своим разумом. И нет в этом ничего плохого. И хорошего тоже нет.
Только как раз сегодня вечером мне очень грустно, сегодня я не смогу быть веселым, но, может быть, смогу завтра.
I have become comfortably numb...
Я ничего не чувствую, и это приятно...
Казалось бы – сегодня пришло время воспользоваться случаем, приготовиться к прыжку, сделать что-то другое (я не говорю новое, потому что все новое лежит в зоне «сом», а именно другое). И ничего не происходит. Одни ходят со с понурыми лицами, другие – с этой вечной претензией на лице, какая бывает у вчерашних провинциалов, третьи просто забывают лица дома, выходя на улицу. Кругом потрясающая импотенция, глаза, состоящие из одних белков, и холодные руки. И только челюсти – «жвалкжвалк». Во всем городе. В каждой гребаной подворотне. В каждой сраной квартире. Весь город превратился в одного толстожопого телезрителя, приросшего к каменному дивану и сипящему вечным похмельем: «А сёня чё по ящику?»
Когда-то у меня было чистое лицо, с аккуратной щетиной и на голове был порядок. Во мне кишела энергия, и я хранил ее. А теперь, кажется, валяюсь на одре, неисследованной мною, болезни. И нет больше смысла спорить с самим собой. Меня преследует ощущение, будто все вокруг — нереально, но я не могу задавать этому тон.
Приводи в движенье себя,
Бездыханное бренное тело,
Оно будто бы окаменело
И не видит ни ночи, ни дня.
Всё застыло вокруг и внутри,
И мир кажется недоступным.
Ты бесцельно толчёшь воду в ступе
И не можешь свой выход найти.
Но лишь стоит шагнуть вперёд,
Сделать маленькое движение –
Открываются новые двери,
И ты вновь набираешь ход.
Я твержу себе снова и снова, что нужно что-то сделать, а потом забываю или, может быть, легче просто ничего не делать, когда я говорю себе, что нужно сделать.
0000896. Устают не от ног, а от их потери. Устают не от здоровья, а от его потери.
Силы, слова, чувства – я полностью исчерпана. Я цепенею. Я ничего не могу и не хочу.
Эспрессо давно остыл; наконец отрываю чашку от блюдца и одним глотком вливаю в себя всё её содержимое. Напиток заставляет морщиться, счёт оплачен, и я вновь оказываюсь на улице. Боже мой, это такая пытка – жить эти минуты, существовать, идти куда-то, что-то делать!... Быть.
У этого безразличия был собственный ритм. Оно накатывало и снова отпускало, а с ним и настроение скакало из крайности в крайность, из жара в холод, туда-сюда, как маятник.
— Слышь, мужик! У тебя деньги есть?
— Да.
— Что?
— Да. У меня есть деньги.
— Тогда гони их сюда.
— Зачем?
— Потому что иначе я тебя угроблю!
— И это обычно работает? Для большинства угроза смерти хуже чем потеря денег... или они переживают, что вы навредите их семье. У меня семьи нет. В подробности вдаваться не буду, но никаких денег вы от меня не получите.
— Ты двинутый?
— Нет. Просто достало делать то, что не хочу. И у нас всегда есть выбор. Если я верно понял, мой выбор: ввязаться в драку или просто оттдать свои бабки двум сопливым говнюкам!
— Ты охренел? [Тони разбивает гопнику нос]
— Нет. Отвалите, ясно? Просто отвалите!