Воспоминания о себе
— Перед тем, как я за тебя впишусь... ты ведь никого не убил?
— Да, все живы. Правда, больница не в лучшем состоянии.
— Хорошо. Расскажи, что там с окнами.
— Пара сослуживцев заглянула на мой день рождения. Попробовали спустить меня на верёвке по стене. Не получилось.
— У тебя день рождения?
— Нет. Я же пробирочный, помнишь? Но мы всё равно сфотографировались на память у памятника кроганам.
— На Президиуме?
— Ага. СБЦ озверели, пока добрались до нас. Может, потому что у них машина загорелась. Не помню.
— Почему у них машина загорелась?
— Я в неё запулил бутылкой ринкола. Крепкая штука, вспыхнула тут же.
— ...
— Ребята из СБЦ выпрыгнули сразу. Понял, что машина им не нужна, и забрал. Они её быстро отключили, так что далеко нам уйти не удалось. Разбились вон там. Они нас залили парализующей пеной. Против меня пена не сработала.
— Это почему?
— Потому что я горел. Я ведь в горящую машину сел, если помнишь. Да ладно, Шепард, не тормози!
— Прости. Так как они тебя поймали?
— Проголодался, купил себе лапши.
— Ну, так как тебе пришлась лапша?
— Немного островата.
Правила есть правила. Ведь без правил мы просто дикари.
Толстая кора деревьев из бетона глушит крики тех, кто даже в клетке пытается остаться диким...
Большой вопрос, уважают ли дикари того европейца, который сам опускается до степени дикаря.
Он был цивилизован ровно настолько, чтобы всевозможными невероятными способами выставлять напоказ свою дикость.
Идеал терзает даже самые грубые натуры. Дикарь, который татуируется, мажет себя красным и голубым, вдевает себе в ноздрю рыбью кость... ищет что-то выше лежащее над тем, что существует.
Бывают минуты усталости, когда люди забывают обо всём, чему их научила цивилизация.
Если человечество не станет человечней, оно рискует быть стертым с лица земли зверствующими дикарями в человечьем обличии.