Надоело читать «Обломова»
И ждать от женщин хорошей погоды,
Надоело быть мягким, нежным, ненужным,
Надоело жить в городе,
Где власти боятся снега,
А гаишники здороваются
С дорогими автомобилями.
Надоело быть взрослым,
Который всё знает,
Но ничего не может.
Всякий город – Нью-Йорк, Чикаго – со всеми своими обитателями издали кажется просто выдумкой. И не верится, что и я существую здесь, в штате Иллинойс, в маленьком городишке у тихого озера. Всем нам трудно поверить, каждому трудно поверить, что все остальные существуют, потому что мы слишком далеко друг от друга. И как же отрадно слышать голоса и шум и знать, что Мехико – Сити все еще стоит на своем месте и люди там все так же ходят по улицам и живут…
— Я не тебе не доверяю.
— Тогда кому ты не доверяешь, мам, миру? Ты не доверяешь миру? Или Нью-Йорку, потому что это страшный город?
— А вы в Москве бывали?
Город спит, окутан мглою,
Чуть мерцают фонари...
Там далёко, за Невою,
Вижу отблески зари.
В этом дальнем отраженьи,
В этих отблесках огня
Притаилось пробужденье
Дней тоскливых для меня...
Из интервью, 3 января 1959 г.
Старинные города — это совсем не то, что города новые, которым каких-нибудь сто или двести лет. В большом и древнем городе родились, любили, ненавидели, страдали и радовались, а потом умерли так много людей, что весь этот океан нервной и духовной энергии не мог взять и исчезнуть бесследно.
Город по самой своей природе плодит бессонницу и сам не знает отдыха.
Преимущество большого города: отойдешь на два шага и попадаешь в одиночество.
(Чем хороши большие города, так это тем, что стоит отойти на несколько метров, и ты уже в одиночестве.)
Ты стоишь над городом, на краю мокрой крыши и дождь свивает тугой нимб над твоей головой, болезненно пульсирующей безумным смехом с оттенками глубокой печали. И подобие звезды, жало сигареты тлеет в руках, и за пять страниц книги бытия, за пять секунд вышедшего времени ты становишься старым. Ты пристально смотришь в город, соединяя его с бездной, ты молча смотришь в людей, познавая в них себя самого. Ты летишь над городом, закрывая глаза. И не нужно ни крыльев, ни потрепанных чудес, ни прочей бутафории, чтобы однажды понять, что...
А где-то там, далеко-далеко, копошатся калеки, скалятся, прорастая подлостью в стены домов, подслеповато сверкают глазками, судорожно размножаясь в плесени ядовитых слов, тяжелых неповоротливых мыслей, камнями падающих под ноги, спотыкаются, воют, грызут друг друга и злобно шипят тебе вслед... И это прекрасно. Радуйся, когда они проклинают твое имя, и бойся того дня, когда они распахнут тебя объятья, признавая в тебе своего. Это будет значить только одно. Ты упал.
Есть люди, которые любят лес и находят покой и умиротворение среди зелени вековых деревьев. Есть люди, влюбленные в море, готовые часами созерцать обманчиво-изменчивую бирюзовую бесконечность. Есть такие, кто с восторгом принимает бескрайние просторы степей. Кантор был городским ребенком, и красота этих улочек, беспорядочно струящихся среди разнообразных строений, была ему ближе, чем всяческие красоты природы. Он с удовольствием разглядывал дома, среди которых невозможно было найти два одинаковых, шагая по неровной мостовой навстречу неизвестности, и ему казалось, что умирать не страшно.
В городе мимо нас проносятся часы, минуты и годы. Здесь время словно замерло. Я свободен, потому что мое время принадлежит только мне. Не нужно никому вредить, не нужно никому подчиняться, не нужно желать больше, чем можешь испытать. Полное единение с природой. Я покинул городскую суету и прожил год в самом сердце тайги. Год, но кажется, что целую жизнь.
А ещё...
Из рассказа "Одна-единственная ночь"